Ан нет. Пришла беда – отворяй ворота.

Заступил в их приграничный городок новый второй воевода. Московский дворянин Митрофан Оладьин. Тот самый, из-за кого Хлебалов двумя годами ранее оказался брошенным своими в битве под Коловертью.

Сотенный голова Оладьин тогда отделил полусотню Хлебалова для защиты обоза, а сам с первыми воеводами помчался прочь, спасаясь от шведов, не имевших даже сил преследовать многочисленную бегущую русскую армию.

Оставшиеся бились два часа. Оберегали обоз и большой пищальный наряд. Сбежавшие воеводы не смогли или не захотели развернуть полки навстречу врагу. Даже не удосужились приказать готовить пушки к бою.

Брошенные ратники отбили восемь шведских атак, но девятая сокрушила попытки уцелевших сохранить армейские припасы, оружие и боевые стяги. Полегли все: стрельцы, городские казаки, воины пушкарской охраны, пушкари, сотни дворянских конников сторожевого и большого полков.

Хлебалов потерял всех своих боевых холопов, был ранен и оказался плененным литовским князем.

– Двести рублей?! – изумленно переспросил Михайло, и покачал головой.

Кирилл расправил плечи, горделиво выпятил грудь. Пущай знают с кем они из одного котла кормятся.

– Двести рублей. – рассмеялся Степан.

Хлебалов помрачнел, перевел взгляд на неприступные стены крепости и широкое поле, раскинутое перед ней. Это поле им предстояло пересечь, чтобы овладеть городом. И тогда они добудут чести государю и богатые трофеи своему господину. Что-то перепадет и им. Он очень на это надеялся.

Только бы скорее!

Тянулись тягостные осадные дни.

4

Дородный воевода, в длинной лисьей шубе и черной высокой шапке, неторопливо ехал меж палатками и землянками ратников передового полка. Оказавшиеся на его пути воины почтительно расступались, ломали шапки, кланялись в пояс. Князя Хворостовского в полку хорошо знали. Являясь вторым воеводой в Передовом полку, он был из тех, кто любил самолично зрить как живется на постое его людишкам. Каждую неделю объезжал лагерь, иногда заговаривал с ратниками.

По началу его почин пытались перенять тысяцкий голова и пятисотенные головы, но быстро забросили. Кому охота по такому морозу гарцевать среди черни.

Сегодня, отправленный за дровами, Хлебалов натолкнулся на князя у палатки их десятка. Хворостовский резко остановил коня. Долго всматривался в ратника, затем хлопнул себя по бедрам и зычно вопросил:

– Хлебалов, ты ли это?

Кирилл скинул в снег нарубленные ветки и, не снимая шапки, поклонился воеводе:

– Будь здрав, воевода. Аз Хлебалов.

– Ты как здесь? Ты ж у меня конником состоял. Славным рубакой был!

Князь оглядел низкие присыпанные снегом палатки, сложенные в пирамиду пики и бердыши. Укоризненно покачал головой.

– Что ж ты – оскудел?

– Оскудел, князь. – Хлебалов понурил голову, не смея поднять взгляд.

– Что ж, и заступить некому было?

– Некому, князь.

За опричную службу Кирилл получил вотчину в приграничьи с Речью Посполитой. Но с местными дворянами сдружиться не смог и не захотел. Те с опаской относились к бывшему опричнику, Кирилл же не якшался с худородными, и умудрился перессориться с окладчиками и лучшими людьми в городе.

Когда же в городе появился Митрофан Оладьин, меж ними вспыхнула ссора. Помянули старое – началась тяжба. Оладьин оказался хитрее, а Хлебалова никто из местных не поддержал. Окладчики отвернулись, в долг не дали.

Собственным имением, пока шло препирательство, да разбирательство, Хлебалов поиздержался, да потратился на посулы и подарки. Дошел до разорения – так, что и служебную рухлядь справить не смог.

Отец, вмешался в тяжбу, писал челобитную царю. И замирились бы, да Кирилл вновь норов свой показал. Не пошел на примирение. Попустил выговор ответчику, да при понятых и приставе. Оттого получил "отнятие чести", с записью в Разрядную книгу.