Но это уже было неважно. Я нажала онемевшим пальцем на кнопку и закричала из последних сил:

– МАКС! 

– Алис... – послышался голос Макса, но тут же оборвался. – Чт... я... поче... куд... – доносились до меня сами обрывки слов. Мы не понимали друг друга, вода убивала телефон точно так же, как и меня. И он уже не мог нормально работать.

Я не знала, слышит ли он меня. Различает ли мои слова, узнает ли мой голос. Что он хотел мне тогда на самом деле сказать. Но мне хотелось верить, что он слышит хотя бы что-то... Потому что мне стало легче даже от этих обрывков – слышать его голос в ту минуту было подобно дозе морфия при страшной агонии.

Вода давила на меня и заставляла прижиматься к стеклу щекой, пузыри воздуха убегали, как песчинки в песочных часах. И я просто сказала ему:

– Макс! Макс, прости меня... Макс... я умираю, Макс... просто умираю...

Меня залило слезами, я стала истерически рыдать. Мне так хотелось ему что-то сказать, но я не могла. Банально не успела.

Вдохнув последний глоток воздуха, я приняла реальность. Она была страшной и холодной. Съедающей радость и саму жизнь. Она тянула меня в ад и оказалась куда страшнее того, что меня пугало раньше. Я наконец-то призналась себе, что мое прошлое – не ошибка. Мое прошлое и было моей жизнью. А теперь я ее теряла навсегда. 

Я закрыла глаза и вернулась в юные годы. В то время, когда все было ярким. Ощущения были острыми, а любовь выжигала наши с Максом сердца до остатка.

Он взял меня за руку, и мы поехали вдаль. В голубом кабриолете, с включенной на максимум музыкой. На зависть обычным людям, которые боялись нас и ненавидели. Но нам было все равно. Мы не замечали ничего вокруг и лишь сплетали пальцы, чтобы никогда не разорвать этот замок. Поднимая с асфальта листву, игнорируя светофор и смотря больше друг на друга, чем на дорогу... 

Мы уезжали вдаль. Туда, где нас никто уже не найдет.

И тогда Макс взглянул на меня и ласково сказал:

– Варя... Назовем ее Варей...

2. Глава 2

(Глазами Макса)

В тот день все пошло под откос. Я был дико зол на Алису. Был дико зол на самого себя. Я так хотел ее удержать и заставить вести себя, словно этого периода врозь и не было... что подставил под удар не только нас, но и всю банду. Картель выдвинул ультиматум, Буч лежал в крови, Асафа видел, что я вру, и брал меня на понт. Он просто добивался от меня правды, хотел услышать эти слова, чтобы я не врал ему. Чтобы я ему честно заявил, что... чтобы я перестал скрывать то, что скрыть невозможно. Потому что это было опасно не только для банды, но и для самой Алисы.

Я чувствовал, что не могу так долго юлить. Вскоре все поймут, что никаким выкупом тут и не пахнет – я не собирался ее отдавать. Она должна быть со мной, и по-другому быть не может. Я так хотел ее убить, чтобы отомстить за нас, но... когда увидел... когда прикоснулся к ней и посмотрел в ее глаза, то ощутил, что не смогу. Эти глаза оказались для меня проклятьем, они были для меня тем самым криптонитом, который превращает жестокого убийцу в слабака. Я пытался совладать с собой, но это была только ширма. Просто видимость для других. Я неустанно повторял, что все это – просто деньги и жажда мести. Что Алиса – просто валюта, разменная монета на торгах... Но правда была таковой, что она оказалась моим единственным смыслом жизни. И как бы парадоксально это ни звучало, но сперва она отняла у меня этот самый смысл, а теперь я в ней же его и отыскал. 

Мое извращенное нутро ощущало, что как только этот криптонит исчезнет, Максу Чернову придет конец. Он этим жил все эти восемь лет, он продолжает этим жить даже тогда, когда все летит к чертям, а мир поворачивается к нему спиной и больше не желает иметь с ним дела. Еще вчера он хотел пройтись по этой шее острой бритвой, а сегодня его руки били в морду каждого, кто осмелился сказать хоть что-то против Алисы. Этот недуг становился крепче, он рос во мне, как рак, как ненасытные метастазы, которые не могут уснуть, пока не проникнут в каждый уголок твоего тела. Они заставляли меня сжимать кулаки, когда кто-то был недоволен, что она здесь. Они нарушали ритм моего сердца, когда она снова смотрела на меня и говорила, что ненавидит. Когда ее брови хмурились, а скулы сводило от злости. Когда она спрашивала, зачем она мне, а я не мог ей ответить. Я не мог себе признаться в этом. Я боялся. Этот страх был сильнее меня, ведь я понимал: скажу ей это прямо – она рассмеется мне в лицо.