Худощавый и высокий, Павел все равно чувствовал себя сдавленным и зажатым со всех сторон, и, морща длинный нос, злобно оглядывал окружающих холодными серыми глазами, такими же серыми, как и тучи за пыльными окнами автобуса в разводах от грязной тряпки.

Внезапно у него все похолодело внутри. Куда он вообще едет? Начальник не сказал ему адреса, а он запрыгнул в первый попавшийся автобус. Неловко вытащив из куртки телефон и выронив рубль, который он не стал поднимать с пола, небрежно от него отмахнувшись, Павел набрал номер начальника редакции. На другом конце провода сразу же раздался кривой и кашляющий смех.

– Опомнился! Ты так спешил, что даже адрес не взял.

– Да, бегу и тапочки теряю. Куда мне ехать-то?

– На окраину, доедешь до Заводской, а там пешком потопаешь. Тоже мне, работник месяца. – Начальник снова засмеялся и сбросил трубку.

– До Заводской едем? – Неуверенно спросил Павел, оглядываясь на стоящую слева бабушку. Та косо посмотрела на него и ничего не ответила.

Мокрые джинсы неприятно прилипали к телу, автобус трясло на каждой неровности дороги так, что, казалось, он сейчас развалится на части, девушка справа без умолку щебетала о своих семейных проблемах, а ребенок дергал ее за волосы и что-то лепетал. Павел напрягся еще сильнее и почувствовал, как капля грязи упала ему на нос. Чертовы дети.

Виктор захлопнул за собой дверь мокрой блестящей черной машины и, опершись рукой на ее крышу, прищурился и посмотрел на открывшуюся перед ним церковь. Местечко, конечно, было подозрительным: окраина города, со всех сторон окруженная шумным и непроглядным лесом, и ни одного жилого дома или магазина вокруг. Само здание церкви было не особенно большим, центральный вход украшали четыре грязно-белых колонны, а слева, в невысокой узкой башенке, видимо, находились монашеские кельи. Купола были не золотыми, как обычно, а какими-то темно-коричневыми, почти черными, с облупившейся черепицей и слезающими лохмотьями краски, крест на шпиле среднего купола был старым и, казалось, готовым уже развалиться на части под напором холодного осеннего ветра. Капли дождя уныло стучали по грязным окнам с пародиями на витражи. Все было таким опустошенным, угрюмым и безысходным, что Виктор даже усомнился в том, что это действительно было церковью. Богу самому, наверное, жутко было смотреть на это место. «Неудивительно, что он отсутствовал, когда тут произошло убийство», – с иронией подумал Виктор и, поправив черный галстук, закурил сигарету, которая под дождем не хотела разгораться, и постучал в тяжелую дубовую дверь, подсознательно ожидая того, что ему вообще никто не откроет. Но спустя минуту за дверью послышались чьи-то торопливые шаркающие шаги, и глухой сиплый голос сказал:

– Церковь для прихожан закрыта.

– Виктор Снегирёв, детектив. Мне тоже войти нельзя?

Дверь мгновенно открылась, и Виктор увидел старого монаха, одеждой которому, как ему показалось, служила лишь обмотанная вокруг его хилого тела старая серая тряпка. На шее у монаха болтался массивный золотой крест, а в туманных голубых глазах светился холодный огонек испуга и подобострастия.

– Проходите, проходите… – залепетал монах. – Я позову Ивана, он проводит вас, куда следует.

Виктор учтиво кивнул и остался ждать около входа, рассматривая полумрак церкви, потрескавшийся пол, старые каменные стены и иконы, на которых играли отблески теней, отбрасываемые пламенем многочисленных свечей. Пахло воском, стариной, сыростью и коптящим серым дымом. Отчего-то Виктора передернуло.

– Здравствуйте, я священнослужитель Иван, – глубокий мужской голос заставил Виктора отвлечься от осмотра икон и посмотреть на говорившего человека. – Вы, наверно, тот самый детектив. Рад, что вы согласились прийти.