– Ну чисто царские, – восхищенно воскликнула она и стала фартуком тереть и без того блестящую кожу. Потом померила и потопала ногами. – В самый раз. Вот спасибо, вот уважил. Родного внука нет, так ты балуешь, – сказала она и вдруг забеспокоилась: – Ну-ка, материю погляжу, горохами не люблю, старушечий рисунок, ну его, в клетку бы…

Баба Бер быстро развернула сверток и ахнула:

– Мать, поди, выбирала, мой цвет, по моим годам приличный, и клетка крупная, все полней буду выглядеть, как считаешь? – спросила она меня, раскинув материал на груди, прижав его подбородком.

– Отлично, Баба Бер, очень тебе идет, полнит, освежает и даже молодит. Очки померяй.

– Ну уж и очень!.. Давай очки. Спасибо отцу твоему, Илье Петровичу, где их тут закажешь, стекла больно мудреные, говорят.

– Ну как очки?

– И ты, скажи, как постарел, – ошарашила меня Баба Бер, рассматривая мою физиономию, – а без очков я бы и не приметила. Сколько тебе годков сейчас? Поди, под тридцать? – подразнила она меня.

– Не прибавляй – двадцать два.

– А молодая жена где?

– Не сподобился, Баба Бер, бракуют меня девушки. Несерьезный, говорят, не гожусь для уравновешенной, спокойной семейной жизни.

– Еще чего! – вдруг обиделась и сделала губы оборочкой Баба Бер. – Такими будут бросаться, в девках насидятся. Ну, а нам и подождать можно, молодой еще, твое время не вышло. Не бойсь, бобылем не останешься.

– Правильно, Баба Бер, они еще у меня наплачутся, накланяются, – улыбнулся я.

– Ты, Сашенька, спать, наверное, хочешь? Ночью-то в дороге, поди, глаз не сомкнул?

– Спать пока не хочется, я в автобусе подремал. Я на чердак твой прицелился, там буду спать. Простыни мне давай ситцевые с цветочками, пусть будет, как в детстве.

– А у меня и нет других, – весело сказала Баба Бер и полезла в сундучок за постельным бельем. – Подушка тоже твоя, помнишь, ты ее все за углы сосал, когда мать у тебя мячик отнимала, чтоб грязный в постель не тащил.

– Такой солидный мужчина не мог заниматься таким несолидным делом, – энергично запротестовал я.

– Еще бы! – ухмыльнулась Баба Бер и добавила: – Ты давай устраивайся, а я по хозяйству схожу, курям корму брошу.

– Только ты приходи скорее, посиди около меня, соскучился я.

– Ну уж и соскучился, – не без удовольствия сказала Баба Бер и вышла.

Я влез по лестнице на чердак, достал из чемодана пижаму, переоделся, лег, вытянулся во весь рост и глубоко вздохнул. Дома! Из открытого чердачного окна было слышно квохтание сбегавшихся на кормежку кур, дробный стук падающего на землю зерна и звонкий голосок Бабы Бер: «Цыпь, цыпь, цыпь, клушечки, цыпь, цыпь, цыпь, кормилицы…»

– Улегся? – окликнула меня снизу Баба Бер.

– Залезай ко мне, садись рядышком, беседовать будем.

Баба Бер довольно легко одолела четыре перекладины короткой лесенки и уселась у меня в ногах.

– Как мать с отцом, Сашенька? Здоровы ли? Как живут, все ли по-доброму?

Я стал рассказывать о родителях, подробнейшим образом останавливаясь по просьбе Бабы Бер на всякого рода пустяках, не стоящих, с моей точки зрения, никакого внимания. Она слушала, изредка вставляя свои излюбленные «Ишь ты, как оно обернулось» или «Надо же так случиться». Наконец, я в свою очередь спросил у Бабы Бер, что нового в поселке?

– Да вроде ничего нового… Разве что на нашей улице один хороший человек домик купил помершей тетки Герасименки. С семьей поселился.

– Чем же хороший?

– А как же: трезвый, рукастый, все может, в семье у него мир да лад, да и сосед добрый, чего ни попросишь, – сделает и денег берет не так чтобы очень, а если что по пустякам, так и вовсе ничего не возьмет. А наши-то местные деды, которые в соседях, что творят? Пообещает помочь и не придет, или деньги возьмет загодя, пропьет, и спросу с него нет, или сделает так, что потом три раза за ним переделаешь.