– Их тут различают? – удивился Кортоне.

– Вот мы и пришли.

Кортоне ожидал увидеть чуть ли не мавританскую виллу, но дом Эшфорда оказался имитацией стиля Тюдор; само здание было окрашено в белый цвет, а двери и наличники – в зеленый. Сад перед домом больше походил на джунгли. К центральному входу вела дорожка из кирпича; приятели вошли в открытую дверь и оказались в тесном квадратном холле. Откуда-то доносились отголоски смеха – вечеринка уже началась. Внезапно распахнулась внуренняя дверь, и к ним навстречу вышла ослепительно красивая женщина.

Кортоне замер, словно загипнотизированный. Послышался голос Дикштейна: «Познакомьтесь, это мой друг, Алан Кортоне», и ему позволили пожать изящную кисть цвета шоколада, сухую и теплую.

Женщина повернулась и повела их за собой в гостиную. Дикштейн тронул Кортоне за плечо и ухмыльнулся: он догадывался, какие эмоции терзают друга. Кортоне обрел дар речи и тихонько воскликнул:

– Вот это да!

Крошечные рюмки с хересом чинно выстроились на маленьком столике, как на параде. Хозяйка подала одну из них Кортоне и улыбнулась.

– Кстати, меня зовут Эйла Эшфорд.

Он жадно рассматривал ее, пока она занималась гостями. Эйла выглядела совершенно естественно – без малейших следов макияжа на изумительном лице, с прямыми черными волосами, в простом белом платье и сандалиях, тем не менее все вместе производило потрясающий эффект наготы. Кортоне стало жарко от внезапно нахлынувших животных фантазий.

Усилием воли он заставил себя отвернуться и принялся разглядывать помещение. Судя по обстановке, хозяева жили не по средствам: на всем лежал налет элегантной небрежности. Из-под роскошного персидского ковра выглядывал облупившийся серый линолеум; на журнальном столике валялись детали радиоприемника, который кто-то пытался чинить; на стенах бросались в глаза более темные прямоугольники обоев в том месте, где раньше висели картины; некоторые рюмки были явно из другого набора.

В комнате собралось около дюжины человек. У камина араб в жемчужно-сером европейском костюме хорошего покроя разглядывал деревянную резную облицовку. Эйла Эшфорд подозвала его.

– Познакомьтесь, это Ясиф Хасан, друг нашей семьи. Он учится в Вустере.

– Я знаком с Дикштейном, – сказал Хасан, пожимая руки остальным.

Весьма хорош собой для черномазого, подумал Кортоне, и держится высокомерно – все они задирают нос, когда наскребают деньжат и белые господа пускают в свой дом.

– Вы из Ливана? – спросил Ростов.

– Из Палестины.

– Ага! – оживился Ростов. – И что вы думаете о плане ООН по разделу Палестины?

– Плевать на план, – лениво ответил араб. – Англичане должны уйти, а в моей стране создадут демократическое правительство.

– Но ведь тогда евреи будут в меньшинстве, – возразил Ростов.

– Так они и в Англии в меньшинстве. Что ж теперь, устроить им национальный дом в Суррее?

– Суррей никогда не был их родиной – в отличие от Палестины.

Хасан изящно пожал плечами.

– Ну да, в те времена, когда Англия была родиной валлийцев, Германия – англичан, а норманны жили в Скандинавии. – Он повернулся к Дикштейну: – У тебя есть чувство справедливости, что скажешь?

Дикштейн снял очки.

– Справедливость здесь ни при чем. Я просто хочу, чтобы у меня был свой дом.

– Даже если для этого придется выгнать меня из моего? – спросил Хасан.

– Можешь забрать себе весь Ближний Восток.

– Он мне не нужен.

– Что и требовалось доказать, – вставил Ростов. – Раздел просто необходим.

Эйла Эшфорд предложила гостям сигареты. Кортоне взял одну и помог ей прикурить. Пока другие спорили о политике, Эйла спросила Кортоне:

– А вы давно знаете Дикштейна?