6. 6

— Нормально сидит? — я одёргиваю подол кремового платья-карандаша, купленного пару дней назад, и демонстративно расправляю плечи. — Не слишком открытое?

Мирон отрывается от ноутбука и внимательно оглядывает меня с ног до головы. Я напрягаюсь в ожидании. Если сейчас он скажет, что платье неподходящее, то мне придется его сменить, а это означает ещё час проторчать в гардеробной, притом что этого часа у меня нет.

— Где оно открытое, малыш? Ты будто на приём к британской королеве собралась.

Я бесшумно выдыхаю и начинаю улыбаться. Значит, не зря я полдня провела в ЦУМе и замучила трёх продавцов-консультантов. Сегодня мы с Мироном идём на ужин к его родителям, и мне необходимо выглядеть безукоризненно. Пусть я не могу похвастаться громкими именами в родословной, но, по крайней мере, внешне не буду ощущать себя смятой алюминиевой ложкой, по ошибке затесавшейся во французский сервиз. 

В первый и в последний раз я видела родителей Мирона около полугода назад на ужине, специально организованном в честь знакомства. Мама Мирона, Елена Андреевна, встретила меня достаточно благодушно — по крайней мере, нам удавалось поддерживать беседу без видимых симптомов антипатии и неловкости, — а вот с Дмитрием Алексеевичем Сафроновым, депутатом Государственной Думы, на такую лёгкость рассчитывать не пришлось. За весь ужин он едва ли обмолвился со мной парой фраз и всячески делал вид, что всё, сказанное мной, его мало интересует.

— А макияж в порядке? — спрашиваю дорогой, разглядывая своё отражение в опущенном козырьке. — Может, блеск лучше стереть?

— Ты так мило нервничаешь, — улыбается Мирон и, на секунду оторвав взгляд от дороги, тянется ко мне рукой. Касается большим пальцем скулы и ласково гладит шею. — Блеск можешь оставить: когда остановимся, я всё равно его съем.

Дом Сафроновых находится на Рублёво-Успенском шоссе, в рассаднике богатства и архитектурной роскоши. Здесь сосредоточено всё то великолепие, которое раньше я наблюдала только по телевизору: дома, словно сошедшие с разворота журналов об интерьерных трендах, сияющие витрины брендовых бутиков, ультрамодные ресторанные террасы, многомиллионные глянцевые авто, со свистом рассекающие трассу, и в противовес этому технологическому триумфу — много-много зелени, искусно сформированной рукой ландшафтного дизайнера. Неудивительно, что часть друзей Мирона настолько оторвана от реалий простых смертных. Жизнь в таком месте и общение лишь с себе подобными может сильно исказить мировоззрение.

— Ты всегда жил здесь? 

— Нет. Отец построил этот дом лет десять назад. До семнадцати я жил на Арбате.

Может быть, именно этому обстоятельству я обязана тем, что Мирон так не похож на пресыщенного деньгами мажора. Старая Москва одарила его своей непредвзятой интеллигентностью. 

— Я тебя люблю… — я корчу шутливую гримасу и заканчиваю своё признание: — Ми-и-ир.

Закинув голову назад, Мирон смеётся. Я люблю, когда он так делает. У него заразительный смех и красивые зубы без всяких идиотских накладок цвета начищенного унитаза.

— Ревнуешь к Велес, малыш?

— Нет, — я нарочито вздыхаю. — Ну если только совсем немного.

— Люблю тебя, Тати.

Эти слова всегда действуют на меня одинаково. Как и в самый первый раз, когда он их произнёс, в груди горячо покалывает, а сердце находит новый, ускоренный и более счастливый ритм. Простые слова, которые значат так много.

— Я уже стала забывать, как ты выглядишь, Мирон, — Елена Андреевна улыбается нам с порога. Вернее, не нам, а ему, своему сыну. — Дай хоть обниму.

Мирон заключает свою мать в непродолжительные объятия, после чего вновь берёт меня за руку и подталкивает к двери.