То, что невеста молода, это, понятно, к добру – детей родить сможет. А вот приданое огромное – это еще как посмотреть. Самому Густаву оно и вовсе ни к чему, своих доходов теперь на семью бы хватило. Но что поделать – еще прежде, чем невесту увидал, пришлось не раз с братом Эрнстом про приданое толковать. То есть говорил Эрнст, а Густав только слушал. И бумаги разные показывал, и увещевал, чтобы постарался Густав порадеть брату, дабы укрепить на троне императрицу, а с нею и всю фамилию Биронов. Густав противиться не мог, а все же не лежала у него душа к таким резонам.

Ежели верить брату Эрнсту, семья Меншиковых богатствами владела невообразимыми. Чего стоит один только «яхонт червщатой», а попросту говоря, камень рубин – «великой цены по своей великости и тяжелине и цвету, которой считался токмо един в Европе» – так в доносе, что брат показывал, означено. Этот камень Меншиков еще лет двадцать пять назад у какого-то сибирского купца купил, и тогда еще огромные деньги за него заплатил. Рубин этот прежде всего изъяли, нарочно за ним отрядив двух офицеров, еще в Петербурге, в самом начале опалы.

Но что там камень рубин, ежели князь Меншиков ежегодный доход с имений и вотчин 150000 рублей имел, а также «и других трезоров, сиречь драгоценностей, великое множество, а именно в каменьях считалось на полтора миллиона рублей».

Брат Эрнст сильно сокрушался, что те, кому доверено было имущество изымать, пустыми пожитками увлеклись. Рубахи да скатерти считали, юбки да корсеты, посуду серебряную описывали, вплоть до «блюда, что бреютца», и «уринника с ручкою», сиречь ночного горшка. А вот чистых денег у князя во всех его сундуках менее ста тысяч оказалось, в рублях и, небольшой частью, «чюжеземной монетой». Сущая безделица!

Самый памятный разговор между братьями перед сговором на сватовство произошел. Вызвал средний брат Густава поздно вечером, сидели они вдвоем в небольшой зале посередине – подальше от дверей и ушей непрошенных.

Брат Эрнст даже парик снял – в жар его кинуло. Камин ярко пылал, несмотря на печи изразцовые – холодная зима в тот год приключилась. Посмотрел на младшего брата, глазами его с ног до головы смерил. Спросил:

– Говорят, ты по-русски хорошо знаешь?

Густав плечами пожал:

– В Польше боле десятка лет прожил, а польский с русским куда как схожи – не мог понять, куда брат клонит.

– Жену-то русскую тебе Анна сватает… Думаешь, зря ее с братом из ссылки чуть не сразу после коронации под светлы очи затребовала? Еще в Курляндии слухами об опале Меншикова интересовалась, да чего там, каждое слово ловила.

Меншиков покойный ей ведь не один раз дорогу переходил. До сих пор не забыла, как приходилось ей на свою вдовью долю плакаться. Дядя ее Петр, российский император, ей содержание положил для Курляндии немалое, но все через руки Меншикова шло. За каждую полушку ей кланяться униженно приходилось, все к рукам его загребущим прилипало. При мне она к Российском двору отписывала, что даже нарочитого платья не имеет, жены курляндские и то наряднее, богаче одеты.

Пуще того, сразу после, как Анна Иоанновна овдовела, пустился Данилыч, как Меншикова за глаза звали, во все тяжкие. Ни больше, ни меньше, самому герцогом Курляндским стать возжелал! Не хватало ему еще одного титула! Но тогда господь отвел. А может, русский царь притопнул за такую гордыню – говорят, он и поколачивал своего бывшего денщика, если тот особо зарывался.

И еще раз Меншиков Анне дорогу перешел. Ты тогда уж взрослым был; не доходили до польских войск слухи, что сватается к курляндской вдове Мориц Саксонский?