– Будем!

Он допил свою рюмку.

– Это вторая ночь, – заметил он. – Самая опасная. Прелесть новизны уже миновала, прелесть близости еще не возникла. Но мы выстоим.

Жоан поставила свою рюмку.

– Похоже, ты ужас сколько всего об этом знаешь.

– Ничего я не знаю. Болтаю просто. И никто ничего не знает. Тут всегда и все по-другому. И сейчас тоже. Никакой второй ночи не бывает. Всякая ночь первая. А когда вторая – это уже был бы конец.

– Ну и слава богу. Иначе куда бы это нас завело? Это уже была бы арифметика. А теперь иди сюда. Я еще совсем не хочу спать. Хочу пить с тобой. Смотри, вон звезды в небе, там стужа, а они совсем голые. Когда ты один, ничего не стоит замерзнуть. Даже если вокруг жара. А вдвоем никогда.

– Вдвоем и замерзнуть не страшно.

– Но мы не замерзнем.

– Конечно, нет, – сказал Равич, и в темноте она не увидела, как дрогнуло его лицо. – Мы – нет.

– Что со мной было, Равич? – спросила Кэте Хэгстрем.

Она лежала почти полусидя, под головой две подушки. В палате стойкий аромат туалетной воды и духов. Форточка слегка приоткрыта. Свежий, подмороженный воздух с улицы, смешиваясь с жилым теплом, дышал весной, словно на дворе не январь, а уже апрель.

– У вас был жар, Кэте. Несколько дней. Потом вы спали. Почти сутки. Теперь температуры нет, все в порядке. Как вы себя чувствуете?

– Слабость. Все еще слабость. Но не так, как раньше. Без этой судороги внутри. И болей почти нет.

– Боли еще будут. Не очень сильные, и мы вам поможем их перенести. Но, разумеется, перемены наступят. Да вы и сами знаете.

Она кивнула.

– Вы меня разрезали, Равич…

– Да, Кэте.

– Иначе было нельзя?

– Нет. – Равич выжидал. Лучше пусть сама спросит.

– Сколько мне еще лежать?

– Недели три, может, месяц.

Она помолчала.

– Может, оно и к лучшему. Покой мне не помешает. Я ведь совсем измучилась. Только сейчас понимаю. И слабость была. Но я не хотела ее замечать. Это как-то было связано одно с другим?

– Конечно. Безусловно.

– И то, что иногда были кровотечения? Не только месячные?

– И это тоже, Кэте.

– Тогда хорошо. Хорошо, что у меня будет время. Может, так было нужно. Сейчас вот так сразу встать и опять выносить все это… По-моему, я бы не смогла.

– Вам и не нужно. Забудьте об этом. Думайте о сиюминутном. Допустим, что вам сегодня подадут на завтрак.

– Хорошо. – Она слабо улыбнулась. – Тогда подайте-ка мне зеркало.

Он взял с ночного столика зеркальце и передал ей. Она принялась внимательно себя разглядывать.

– Равич, вон те цветы – от вас?

– Нет. От клиники.

Она положила зеркальце рядом с собой на постель.

– Клиники не заказывают пациентам сирень в январе. В клиниках ставят астры или что-то в этом роде. В клиниках к тому же понятия не имеют, что сирень – мои любимые цветы.

– Только не у нас, Кэте. Как-никак вы у нас ветеран. – Равич поднялся. – Мне пора. Часов в шесть я еще раз к вам загляну.

– Равич…

– Да…

Он обернулся. Вот оно, мелькнуло у него. Сейчас спросит. Она протянула ему руку.

– Спасибо, – сказала она. – За цветы спасибо. И спасибо, что вы за мной приглядели. Мне с вами всегда так покойно.

– Ладно вам, Кэте. Там и приглядывать-то было нечего. Поспите еще, если сможете. А будут боли, вызовите сестру. У нее для вас лекарство, я прописал. Ближе к вечеру я снова зайду.

– Есть что-нибудь выпить, Вебер?

– Что, было так худо? Вон коньяк. Эжени, выдайте доктору емкость.

Эжени с явным неудовольствием принесла рюмку.

– Да не этот наперсток! – возмутился Вебер. – Нормальный стакан! Да ладно, а то у вас, чего доброго, еще руки отвалятся. Я сам.

– Я не понимаю, господин доктор Вебер! – вспылила Эжени. – Всякий раз, стоит господину Равичу прийти, вы сразу…