Вскоре он едет по шоссе к переправе, но вдруг сворачивает в лес, глушит мотор. Выходит из машины и падает навзничь в траву. Кругом тихо, ни звука, ни даже писка какой-нибудь оставшейся на зимовку пичуги, а на расчистившемся небе ни облачка. Лес застыл. Ничто не шелохнется. Ни лист на дереве. Ни травинка. Только в вышине что-то мелодично позвякивает, будто снасти яхт, стоящих в небесной гавани. И он словно пьянеет от этой тишины, срастаясь с природой – с землей, с деревом, с камнем, выглядывающим из травы. И вдруг чувствует себя невыразимо счастливым. Господи всемогущий! Дыхание у него перехватывает и на глазах выступают слезы – так остро он ощущает переполнившую его радость. Ему кажется, будто что-то нереально красивое, но отчужденное и холодное смотрит на него из бездн неба, жалея его, дурака, сострадая ему…

1

Сумрачный февральский день был на исходе, когда Жанов, отработав дневную смену в котельной, вышел на воздух и, подняв воротник пальто, побрел домой.

Муха, сабочонка бабки Дуси, с радостным визгом бросилась ему под ноги, когда он зашел во двор домика с синими ставнями, где снимал угол. Из дровяника вышла бабка Дуся в ватнике и с железным совком в руке.

– Осподи, Володя пришел, насилу нынче поднялась к метеле-то, – обрадовалась она квартиранту.

Жанов потрепал по животу Муху, упавшую на спину; взял у хозяйки совок, зашел в дровяник и наполнил ведро углем.

– Ох, ох, – вздохнула бабка. – Худо человеку одному… Щас чай пить будем…

Сгрузив в кухне ведро с углем и несколько поленьев, Жанов ополоснул лицо из рукомойника и прошел в свою комнатку. Ставни были закрыты, и в закуте было темно, как в склепе. Он снял пальто и повесил его на гвоздь, вбитый в стену. Оставшись в свитере, лег на панцирную кровать с никелированными шарами. Его знобило.

– Я болен, – признался себе он, глядя на светящиеся щели в ставнях. И ему вдруг представилась нескончаемая вереница бритоголовых серых людей, идущих строем к закатному солнцу, похожему на апельсин. Мои убитые дни, подумал он, мысленно рисуя черные дыры на безликих силуэтах. И вскоре впал в забытье…

– Хворь божье посещение, – склонилась над ним бабка Дуся в белом медицинском халате и с иконой в руках. – Накось вот…

Жанов взял из ее рук икону, но она оказалась его этюдом: дом с треугольным фронтоном смотрелся в темную гладь озера, в котором отражались голые деревья и два готических окна, пламенеющих закатом. Строение из красного кирпича растеклось, обратившись в багряный шар, плывущий в черном дыме туч. С карканьем взлетели с деревьев черные птицы. Одна из них села ему на голову и принялась долбить висок. Застонав, он очнулся от непереносимой тоски…

– …Уголь-то нынче, одна пыль, – бормотала в кухне бабка Дуся, выскребая совком золу из печи. – Не напасешься…

Щели в ставнях потухли. На венском стуле возле кровати стоял стакан. Жанов залпом выпил остывший чай, пахнущий березовым веником, и откинулся на подушку. Перед его глазами опять всплыл дом в готическом стиле, вызвая в памяти незадавшуюся его жизнь.

…Его отец, военный летчик, разбился под литовским городом Шяуляй, когда ему было так мало лет, что живым он его не помнил. Помнил он памятник на старом кладбище, украшенный серыми авиабомбами, где был похоронен отец; а дом, где они тогда жили, был двухэтажный с остроконечной черепичной крышей и стрельчтаым оконцем вверху на торцевой стене. За домом находился парк с озерцом, из которого вытекал ручей. Однажды к своему неописуемому восторгу, он нашел в ручье позеленевшую монету. С конным рыцарем, держащим над головой меч…