– Я рад вам, входите!

– Не надо со мной любезничать!

Кемелли вкрадчиво оглядел меня, но лояльная улыбка не исчезла с его бледно-розовых губ.

– Что ж, так даже лучше. Что вам угодно?

– Как вы могли так поступить с Каприс?! – моя интонация звучала утвердительно. – Вы чудовище! К сожалению, я не сумею поколотить вас, но это сможет сделать Адриано Медичи!

Джеймс расхохотался искренним, неподражаемым смехом, точно я выдала отборную шутку. Его хладнокровие уязвляло мою добродетель. Казалось, он был готов к любой нападке.

– Вы ещё совсем дитя, чтобы лезть в это дело.

– Посмотрим, хватит ли вам смелости дерзить, когда всем станет известно, что Джеймс Кемелли сделал с бедной девушкой!

– Как видите, мне-то всё равно, – сухо сказал он, – ибо до сих пор мы беседуем на улице, а не в доме, где никого нет. Но бедным рабам чужого мнения придется отдуваться перед светом благодаря вам.

Он был прав. Разбирательство о непристойном случае на улице могло скомпрометировать нечаянных свидетелей сцены на уродливые сплетни, и я, оттолкнув его рукой, зашла в дом.

В отличии от внутреннего убранства итальянских домиков здесь царила роскошь английских стилей. Я затрудняюсь до конца определить, что это был за стиль. Должно быть колониальный. Но спектр цветов был сдержанным, приглушенным, несколько мрачным, потому в огромных апартаментах присутствовал полумрак, который не имел отношения к вечернему времени суток. Посредине гостиной находился круглый стол из тёмного дерева, а вокруг него расставлены кресла, обитые дорогой тканью, с вычурными ножками. Стол прикрывала кружевная скатерть, где поблескивал чайный сервиз, графин с вином и чистые бокалы, а в вазе благоухали полевые цветы. Начиная лестницей, ведущей на второй этаж, заканчивая входной дверью, на полу возлежал ярко – пурпурный индийский ковёр. Стену украшали художественные работы Рембрандта и Рафаэля Санти, а также массивные часы в духе английских традиций – деликатный вкус хозяина дома явно не знавал конкуренции.

Я повернулась лицом к Джеймсу, стараясь вложить в силу взгляда как можно больше устрашающей авторитетности.

– Это омерзительно! То, что вы позволили себе, не должно остаться безнаказанным!

Продолжая ухмыляться, Джеймс направился к столику, налил в бокал красного вина и лениво устроился в кресле.

– Что так смутило вас?

– Вы истязали Каприс!

– Нет.

– Вы её били!

– Нет.

Я начинала терять терпение.

– Она обо всем доложила. Как по-вашему, кому больше веры: вам или ей?

Джеймс отпил глоток вина и, с равнодушной грациозностью перебирая бокал в руке, следил, как красный напиток, точно багровая кровь, медленной волной скользит по хрустальным стенкам. Он отчужденно прищурился, словно в голову наконец проникло осознание того, чем тяготился обремененный разум, и до боли безразличным тоном сказал.

– Смотря, кто возьмется верить.

– Опять вы пытаетесь меня запутать! На этот раз не выйдет!

Джеймс ещё раз приложился к бокалу, а затем, ловко подскочив с кресла, вернул посуду на стол и достал из кармана трубку. Мои жалкие угрозы никак не трогали его – Кемелли оставался безучастным и непринужденным. Набив до отказа трубку, он закурил и размеренным шагом направился к стене, где висели часы.

– Время… – говоря монотонно, он остановился напротив них, слегка запрокинув голову. – Оно коварно, согласитесь? Репутация его сомнительна. Время обвиняют в многочисленных убийствах, но и те самые обвинители забывают, что благодаря определенному времени происходит и рождение, без которого не было бы убийства, – он затянулся трубкой и продолжил на выдохе. – Вы правда считаете, что обсуждать с вами столь взрослые темы будет правильным?