И это служит человеку топливом, и часть из этого употребляет он на то, чтобы ему было тепло, и разводит огонь, и печет хлеб. И из того же делает бога, и поклоняется ему, делает идола, и повергается перед ним. Часть дерева сожигает в огне, другою частью варит мясо в пищу, жарит жаркое и ест досыта, а также греется и говорит: «хорошо, я согрелся; почувствовал огонь». А из остатков от того делает бога, идола своего, поклоняется ему, повергается перед ним и молится ему, и говорит: «спаси меня, ибо ты бог мой»… Он гоняется за пылью; обманутое сердце ввело его в заблуждение, и он не может освободить души своей и сказать: «не обман ли в правой руке моей?» (Ис. 44:15–17, 20).
Такого рода полемика для большинства иудеев звучала как очевидные доводы здравого смысла. Впрочем, надо признать, что многие язычники считали ее смехотворной или не имеющей отношения к делу – по следующей простой причине. Язычники – по крайней мере, думающие язычники – не считали статуи, которым поклонялись, богами. Они видели в них репрезентации богов, так сказать, визуальные символы, помогающие сосредоточить внимание на реальности бога. Или же – более сложный и утонченный вариант – в статуе они видели точку фокусирования божественной энергии, место, в котором бог может проявить свою силу. Но сама статуя вовсе не была богом. Это был лишь образ бога или место его возможного явления.
С другой стороны, многие язычники не достигали такого уровня абстракции и могли принимать мнение, служившее мишенью для иудейских полемистов – считать идолов настоящими богами. Такие люди, несомненно, были восприимчивы к критике со стороны Исаии, последующих иудейских полемистов или людей вроде Павла, стремящихся убедить их, что их боги безжизненны, беспомощны, бездейственны, – короче говоря, мертвы.
Почти несомненно, что Павел проповедовал именно эту мысль, в том или ином варианте. Мертвым идолам он противопоставлял славу живого Бога, создавшего небо и землю; в Исходе спасшего свой народ, Израиль, от рабства египетского; совершавшего чудеса через своих пророков, – и совершающего их до сего дня. Но еще Павлу требовалось убедить своих слушателей поверить в Христа. Он рассказывал не только о живом Боге, но и о живом Иисусе.
В сущности, разговор о живом Иисусе мог становиться для Павла «мостиком» к разговору о живом Боге. Бог живой – это значит, что он активно действует не только на небесах, но и на земле. Живой Бог – это Бог, участвующий в делах мира сего. Бог, действующий таким образом, что простым смертным его действия кажутся чудом. Павел проповедовал чудеса Божии как проявления его власти, видимой всем верующим. В особенности – как пишет он сам в Послании к Фессалоникийцам – сосредоточивался он на одном чуде. Он проповедовал, что Бог воскресил Иисуса из мертвых.
Такая проповедь Павла к новообращенным начиналась с исторического факта: Иисус, иудейский пророк, был распят римлянами. В этом ничего невероятного не было. Римляне постоянно кого-то распинали. Однако дальше произошло нечто из ряда вон. Бог воскресил Иисуса из мертвых. В этом – сердце и душа проповеди Павла. Об этом он говорил с огромной убежденностью, заражая своей беззаветной верой и новообращенных. Павел знал, что Бог воскресил Иисуса из мертвых, поскольку сам после этого видел Иисуса живым.
В этом Павел мог поклясться – и клялся. Более того: он был умным, образованным, здравомыслящим человеком. Можно предположить, что со своими собеседниками он был вполне честен и искренен. Он говорил с ними прямо, откровенно, заражая их своими чувствами. И этот человек своими глазами видел распятого Иисуса живым! Должно быть, для его собеседников – по крайней мере, для некоторых – это звучало вполне убедительно.