– Это как?
– Ну, думают, что Анна не в своем уме…
– А она что?
– Она-то? Юродам молва как овцам трава. Съедят и не заметят.
– А какая молва бывает о юродивых?
– Мир о них так судит: «Все люди как люди, живут себе, Богу молятся, добрые дела делают, а юроды дурака валяют».
– Разве это плохо, когда люди добро стараются делать, когда хорошей молвы о себе хотят? – с сомнением спросила я Василия Афанасьевича.
– Сурьезный вопрос, егоза… э-э… Елизавета Флоровна! Да, люди, конечное дело, хотят после себя добрую память оставить. Только как оно порой бывает? Смотришь на некоторых таких, добреньких… Они и смиренные вроде, негордые. Все хорошо, пока кто-то на них клеветать не начнет. Тогда они так переживают, что грехи себе наживают. Раздражительность, гневливость… Добрые дела не ради доброй молвы надо делать. Господь сказал, что, если ты творишь милостыню, «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая».
– Это как же? – заерзала я. – Как же? Я сама руками управляю, знаю, чего они должны делать.
– Любезная Елизавета Флоровна, – по-учительски заговорил Карпуня-книгочей. Взял чашку с чаем и, отхлебнув глоток, продолжил: – Расскажу я вам простенькую историю. Дело было так. Лет двадцать тому назад были в нашей губернии пожары. Страшные, жуткие пожары. Помнишь, Акулина Трифоновна?
– Помню, как не помнить, – вздрогнула маменька.
– Ну вот, после этих пожаров несчастные погорельцы по всему нашему уезду ходили. Помогали им люди как могли. И вот решили богатеи нашего села Ялтуново помочь им. Собрали одежду, еду. Как раздавать? Один из богатеев, Иван Сидоров, встретил Анну Петрину и посоветовался. А та ему говорит: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». – «Это как?» – спросил он. «Да так. Раздавайте тихо, мирно, каждому, кто нуждается». – «Ну, мы же во славу Божию еду раздать хотим. Бесплатно. Пусть все люди знают, что мы им помочь хотим». – «Неплохое дело вы задумали. Да, неплохое… Только ничего у вас не выйдет. Правая и левая рука значат тайну милостыни».
Карпунин замолчал и опустил глаза на пол, разглядывая затейливые, похожие на цветочные клумбы половички. А я заерзала:
– Ну и чем дело-то кончилось?
– А тем, – сказал Карпунин, подняв с половичка крошку хлеба и положив ее в рот, – что бедным ни крошки не досталось.
– Как так?
– А так. Собрали богатеи одежду да еду, принесли к ялтуновскому храму и стали раздавать. Набежали на раздачу пройдохи, оттеснили погорельцев и в первую очередь стали все разбирать. А когда пришла очередь погорельцев, там уже – фью! – пусто.
Потому я к Петриным почтение имею. Они странникам не ради доброй молвы ночлег дают, кормят и поят их. Христа ради они это делают. И трудятся Петрины от зари до зари. Землю обрабатывают, урожаи большие собирают, скотину держат, кур, гусей. А сами постятся.
– Куда ж они урожай девают? И скотина им зачем, коль они постятся все время? – спросила я.
– Так я уж сказал: нищих да странников кормят. Петрины за год одной картошки по сорок мешков собирают, а к весне ее даже на семена не хватает. Вот… Бывало, Анна свои и мужнины лапти странникам отдавала. Так и ходили Петрины босиком.
Маменька встала из-за стола, подошла к божнице и ласково поправила угасающий фитиль лампады. Огонек ожил и благодарно затрепетал.
– Да… – сказала маменька. – Анна и Алексей – Божии люди. Свет веры во тьме мира.
– Как есть огоньки праведничества. Тихие, теплые. Только вот о чем сказать хочу.
Григорий подошел к маменьке, ловко взял под ручку и усадил на лавку.
– Хочу я, свет мой Акулина Трифонова, про молву с тобой поговорить. Особо о таком случае. Было дело – пошла об Анне Петриной добрая молва. И вот что она сделала. Пришла на ледяную горку, с которой ребятишки скатывались, задрала юбку и скатилась прямо на попе. Мужики да бабы забурчали-заворчали недовольно, а когда Алексей подошел, на него даже прикрикнули: «Ты чего это, мил друг, жену распустил? Посмотри, что она тут пред ребятишками вытворяет!» Ну, Алексей – он не лыком шит. «А я чего? Я ничего… – говорит. – У нее ведь всего-навсего одна юбка. Другой нету. Нельзя же последнюю юбку рвать. Вот и скатилась моя Аннушка как могла».