– Ты что? Я же совсем не об этом, – опешил Савва.

– Знаю я, как не об этом. Что ты мне этой Шанелью тычешь? Она развратная.

Губы у Клавдии задрожали. На глаза навернулись слёзы. Она хотела убежать, но, неловко повернувшись, потеряла равновесие и ударилась лбом о стену, едва не сбив висевшую там фотографию. От собственной неловкости, боли и унижения она в бессилии опустилась на пол и, не сдерживая слёз, зарыдала. Савва присел рядом.

– Выслушай меня, пожалуйста. Я не думал ничего такого. Честно. Если хочешь, я никогда даже пальцем тебя не коснусь. Кто вбил тебе в голову всю эту чушь? Ты классная девчонка. Я просто хочу, чтобы ты сама это поняла. Почему ты мне не веришь?

Он все говорил и говорил. Его голос действовал на Клавдию успокаивающе. Обида и злость мало-помалу отступили. Савва обнял её за плечи и, утешая, гладил по волосам, совсем как это делала мама. Клавдия не находила в этом жесте ничего предосудительного. Она тихонько всхлипнула и затихла. Ей так хотелось верить в сладкую ложь, будто он может сделать из неё принцессу.

Внезапно Клавдия опомнилась, что они в зале не одни. В пору было провалиться от стыда. Она поспешно встала.

– Пойдем отсюда.

Они почти бегом покинули выставку. Клавдия остановилась, только когда Дом художников остался позади. Достав бумажный платочек, она шумно высморкалась.

– Ты думаешь, я дура?

– Угу. При стольких недостатках должно же у тебя быть хоть одно достоинство, – улыбнулся Савва.

– Как это? – не поняла Клавдия.

– Ну даже классики говорили, что ум в женщине – это недостаток. Соответственно глупость…

– Так, по-твоему, я дура? – с вызовом спросила Клавдия.

– Ну вот, опять не в точку. Я же тупой, намёков не понимаю. Замётано: ты умная, – улыбнулся Савва.

Он был забавный. Клавдия застенчиво улыбнулась:

– Я дура. Прости. Не знаю, что на меня нашло.

– Всё в порядке. На самом деле это нормально. Просто ты всю жизнь жила, как будто в скорлупе. Она так приросла к тебе, что стала панцирем, второй кожей. А теперь её надо сломать, чтобы наружу выпита ты настоящая.

– Я и есть настоящая.

– Нет, ты играешь не свою роль. Помнишь, как у Шекспира: «Надень личину, и личина прирастёт». Так вот на тебя надели не твою личину. Я просто хочу снять маску.

– Ты красиво говоришь. Но это всего лишь слова.

– Вначале было слово. И потом Шекспир – это же гениально! «Надень личину, и личина прирастёт». А что, если сделать наоборот? Ты когда-нибудь мечтала стать актрисой?

Клавдия покраснела, как будто её застали за чем-то постыдным. В детстве она иногда представляла себя артисткой, хотя при её внешности мечтать об этом было смешно. Савва сделал вид, что не заметил её смущения.

– С сегодняшнего дня попробуй играть роль очень симпатичной девчонки. А я буду твоим стилистом. Идёт?

Идиотское предложение. Не хватало стать всеобщим посмешищем. Она помотала головой:

– В универе меня засмеют.

– Ну если хочешь, можешь для всех оставаться прежней. А мы с тобой будем играть в театр. Согласна?

Она на мгновение задумалась. Что она теряет? В мегаполисе маловероятно встретить кого-нибудь из знакомых.

– Не знаю. Может быть, – неопределённо сказала она.

– Я очень красивая. Я отлично выгляжу. У меня всё получается. Я знаю себе цену. Все в восторге от меня.

Почти месяц Клавдия, как заклинание, твердила эти фразы. Не то чтобы она верила, что превратится из гадкого утёнка в лебедя. Она трезво смотрела на вещи и скептически относилась к энтузиазму Саввы сделать из неё нечто симпатичное. Скорее, это было игрой, в которой каждый исполнял свою роль. Савва вообразил себя психологом, а она ему подыгрывала: каждый день по пять минут улыбалась своему отражению, а когда мамы не было дома, несла чушь про собственную неотразимость.