Непонятное пограничное чувство копилось в Забелине. То ли разочарование, то ли восхищение.

– Были и такие, что ваньку перед ним валяли. Для забавы выдумывали страсти кровавые и на исповеди лили перед ним крокодильи слёзы. Так отец Игорь одного такого скомороха взашей от аналоя гнал, вертухаи насилу его спасли от праведного гнева, ха…

– Это я видел и в прострации был, не понимал, что происходит!

– Духовное у отца Игоря зрение! Скорее всего, он святой! Так что не выёживайся, брат, облегчи душу. Вот увидишь, насколько свободней станет дышать, насколько время потечёт быстрее. Много там ещё решёток?

* * *

Отец Вячеслав ликовал. Наконец-то из храма выносили ограждения, которые он спроектировал два с половиной года назад. За это время у него заметно прибавилось в бороде седины. Многие заключённые увидели в решётках лишнее над собой глумление и перестали посещать храм. В глазах оставшихся погасло доверие, погасла надежда. Отец Вячеслав не узнавал никого, почти все недавно осуждённые. Полтора десятка бессмысленных, голодных, озлобленных взглядов исподлобья следили за его движениями и внушали ему тревогу. Он стыдился своего малодушия, стыдился видеть их такими, какими они были на самом деле, и болезненно переживал каждую службу. В доверительной беседе с уезжающим на повышение Геннадием Николаевичем отец Вячеслав увлёкся описанием этих взглядов, а он возьми и добавь:

– И в каждом из них вам мерещится Костиков взгляд.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Костик – это «кличка поганая» заключённого по фамилии Голокость.

– Ой, да. И правда, мерещится.

– Трудно представить себе что-то более мерзкое.

Отец Вячеслав спорить не стал.

– Теперь вы с этим типом вряд ли встретитесь.

Священник продолжал молчать, но весь обратился в еле скрываемое внимание. Естественно, начальник это заметил. Улыбаясь, товарищ полковник рассказал, что эта гнида поехала в «санаторий». В особую зону для смертельно больных. Отец Вячеслав уже видел эту улыбку.

– Туберкулёз позвоночника. Если вы молиться за него не будете, то до конца срока он точно не доживёт. Хотя, по медицинскому заключению протянуть он ещё может лет пять, а то и семь. Смотря чем кормить будут.

– Семь лет? – ужаснулся шёпотом священник.

– Отче Вячеславе, – Геннадий Николаевич решил оставить недомолвки и заговорить открыто, – сдаётся мне, что я мог бы быть вам полезен, если бы вы объяснили мне, в чём дело. Я давно приметил…

– И очень прискорбно, что приметили. – Голос отца Вячеслава стал твёрдым, не терпящим возражений. – Я не могу, и не будем продолжать.

– Тайна исповеди?

В это время отъехали в сторону ворота КПП, и в их проёме показалась большая чёрная машина.

– А вот и ваш преемник. Пойдёмте, познакомите.

– Пойдёмте, пойдёмте, – и через несколько шагов добавил, – как Костик ласты склеит, я вам сообщу.

И вот уже полковник обнимается с меняющим его сослуживцем, дружба с которым началась ещё в окрестностях Грозного весной 1996-го года.

* * *

После того, как вынесли из неиспользуемого придела ограды, одну только службу отслужил отец Игорь в храме святых апостолов Петра и Павла. Болезнь его бросалась в глаза всем присутствующим, шила в мешке не утаишь. Острым лезвием она стояла в нём от горла до желудка и делала мучительным даже глубокий вздох. Но служба на всём протяжении оставалась торжественной и неспешной, и каждое слово в тесных приделах звучало отчётливо и возвышенно. Глаза отца Игоря сверлили приступавших к исповеди. И те без слов понимали, какие мелочи пытаются выдать за что-то важное, за что-то значимое. Сергию он не сказал в тот день «Бог судья». Он сказал ему: «Бог простит» и после молитвы добавил, что долго не верил в его невиновность, за что просит теперь прощение. «Награда не минует тебя, чадо. Потерпи».