– Что дальше? – спрашиваю наконец, и он молча указывает на стопку одежды на кресле.

– Майка поло? – критически замечаю я, перебирая предметы в стопке. – Брюки цвета хаки? Почему я должна надевать спортивные штаны?

– Они защитят твои ноги, – бесстрастно отвечает он. – Тебе придется бегать.

Я хмурюсь и надеваю брюки. Когда снова смотрю в зеркало, Лалабелль больше не похожа на соблазнительную кинозвезду. Она похожа на человека, который носит практичную обувь.

– Вот, – говорит Викинг, протягивая шляпу и облегающие солнцезащитные очки. – Надень. Собери волосы.

– Это маскировка? – спрашиваю я. Мне хочется произнести слово «костюм», и я вынуждена напомнить себе, что я больше не актриса.

– Твоим глазам нужно время, чтобы привыкнуть.

Разумно. В чане наверняка было темно.

Когда смотрю в зеркало в третий раз, я вижу, что на меня пустыми глазами смотрит стройная женщина среднего роста. Единственное, что намекает на Лалабелль, это рот. Меня вдруг охватывает страх, что от сигареты уже начали желтеть отбеленные за бешеные деньги зубы. А надо ли мне переживать из-за этого? Я делаю шаг вперед и, гримасничая, принимаюсь вглядываться в зубы. И тут рядом со мной возникает Викинг.

– Хватит, – строго говорит он. – Пора идти.

Когда мы уходим, я вижу, что на картине изображен большой и довольно уродливый голубой глаз.

Крепкой рукой обхватив мое плечо, Викинг ведет меня по комнатам и коридорам, вверх по лестницам и через арки, уверенно пересекая открытые переходы между зданиями. Даже в солнцезащитных очках мне приходится щуриться от света. Я мельком успеваю увидеть со вкусом оформленные лиловые комнаты, стальные кухонные прилавки, стеклянные стены, за которыми простираются акры кислотно-зеленой травы. Везде царит безжалостная чистота и полностью отсутствуют признаки жизни. Здесь стерильно, как в воздушном шлюзе.

Викинг не разговаривает. Мне становится интересно, привык ли он проводить такие скоростные экскурсии. Я хочу спросить у него, что думали другие. Если они тоже хотели остаться тут.

В общем, я тоже молчу. У меня на подкорке записано не общаться с прислугой. Не потому, что я хочу быть грубой, а просто потому, что это утомительно – постоянно вести светские беседы в своем же доме, куда ты приезжаешь, чтобы оказаться подальше от людей.

Я понимаю, что получила эту мысль в наследство, но, как и куртка с чужого плеча, она не становится менее уютной.

В освещенном до боли ярким светом лифте мы стоим вплотную друг к другу и спускаемся вниз.

– Вот, – говорит Викинг. Я поворачиваю голову и вижу, что он протягивает маленький пластмассовый контейнер.

Я беру его и едва не роняю – контейнер оказывается неожиданно тяжелым. Откидываю две защелки. Внутри пистолет, лежащий в гнезде из черной пены.

Я продолжаю смотреть на пистолет, и тут рядом раздается мелодичный звон – двери лифта открываются. Перед нами подземная парковка, которая тоже слишком ярко освещена. Я понимаю, что это наш конечный пункт назначения, однако ни один из нас не двигается вперед.

– Там есть глушитель, – тихо говорит мне Викинг. – И патроны. Ты умеешь стрелять из него.

– Да, – слышу я свой голос. Думаю, умею. А она злая, эта штука. И так красиво сработана… Изящество линий наводит меня на мысли о теле Лалабелль.

Викинг смотрит на меня, но мой взгляд устремлен вперед.

– Портреты принадлежат своему создателю, оригиналу. Воспринимай это как авторское право. Лалабелль уполномочила тебя избавиться от других Портретов. Это разрешено. Если ты выведешь из эксплуатации Портрет кого-то другого, это будет незаконным уничтожением имущества. Если ты убьешь человека, это будет убийство. Даже не помышляй о том, чтобы сделать что-то такое. – Его голос убаюкивает, почти как колыбельная. Слова звучат ритмично. Знакомо. Наверное, он давно отрепетировал эту речь, думаю я.