– Напротив, мы в восторге, – отвечал Билли и придвинул ей стул.

Но она сказала:

– О, не обращайте на меня внимания, слушайте музыку! – И села, скрестив ноги по-турецки, на помост для натуры.

Они глядели на неё с любопытством, в некотором замешательстве, она же невозмутимо вытащила из кармана шинели пакетик с едой и воскликнула:

– Я немного перекушу, если позволите. Знаете, я натурщица, а только что пробило двенадцать – время отдыха. Я позирую Дюрьену, скульптору, этажом выше. Позирую для всего вместе.

– Для всего вместе? – переспросил Маленький Билли.

– Да, для ансамбля, вы понимаете – голова, руки, ноги, всё, особенно ноги. Вот моя нога, – сказала она, скидывая одну из своих туфель и вытягивая ногу. – Это самая красивая нога в Париже. Во всём Париже найдётся только одна под стать ей – а вот и она! – И, рассмеявшись от всего сердца (как весёлый серебряный колокольчик), она вытянула вторую ногу. И вправду у неё были удивительно красивые ноги, такие бывают только у античных статуй или на картинах – прелестные по цвету и линиям, идеально пропорциональные, юные, бело-розовые, невинные. Такие, что Маленький Билли, который обладал острым, зорким глазом художника и, милостью божьей, знал, какой формы, размера и цвета должны быть (и бывают так редко) различные части тела мужчины, женщины и ребёнка, был буквально потрясён тем, что живая, обнажённая человеческая нога может являть собой столь чарующее зрелище! И он почувствовал, что подобный цоколь или пьедестал придаёт олимпийское благородство фигуре, которая казалась почти комичной в костюме, состоящем всего только из солдатской шинели и полосатой юбки – и ничего более!

Бедная Трильби!

Слепки с её стройных, прелестных ног, воспроизведённые в грязноватом, бледно-сером парижском гипсе, всё ещё живут на полках и стенах многих художественных мастерских всего мира, и многим, ещё не родившимся скульпторам и художникам предстоит изучать с ревностным усердием и в полном отчаянии их непостижимое совершенство.

Ибо, когда матери-природе приходит в голову превзойти самоё себя и уделить особое внимание какой-нибудь мелочи, как это иногда бывает – раз в тысячелетие, пожалуй, – она поднимается на такие высоты, куда жалкому человеческому искусству трудно добраться.

Удивительная штука человеческая нога, пожалуй, ещё более удивительная, чем человеческая рука, но в противовес руке, хорошо нам знакомой, нога редко бывает прекрасна у цивилизованных народов из-за тесной кожаной обуви.

Её стыдливо держат как бы в изгнании и немилости, словно вещь, которую следует упрятать подальше и позабыть. Подчас нога бывает очень уродлива – самое уродливое из всего, что есть у прекраснейших, знатнейших, умнейших представительниц прекрасного пола, – до того уродлива, что при виде неё любовь может угаснуть, юные грёзы померкнуть, а сердце чуть ли не вдребезги разбиться!

А всё из-за высокого каблука и до смешного узенького носка – в лучшем случае чрезвычайно неудобных!

Но в то же время, если мать-природа приложила особые усилия к сотворению ноги, а соответствующий уход или счастливое стечение обстоятельств уберегли её от плачевных искривлений, затвердений, изменений (последствий чудовищно тесной обуви, виновницы печального удела ноги!) – тогда вид её, обнажённой, очаровательной, бывает редким, приятнейшим сюрпризом для того, кто умеет смотреть глазами художника!

Ничто в природе – даже божественно прекрасное лицо – не обладает столь вкрадчивой властью пленять воображение высоким физическим совершенством и не является столь убедительным доказательством превосходства человека над животным; превосходства человека над человеком; превосходства женщины над всеми!