– Угу! Представил! – Лицо подполковника стало жестким и серьезным. Кира даже дернула бровью, оценивая, кого это он представил в качестве столь ненавистной жертвы. – А кусать все равно не буду.

– Во-от! – снова протянула Кира. – Смерть позорная, унизительная, стыдная, тоже понятно. Он голый, разрубленный, выброшенный, как ненужный хлам. Но кусать – это определенные склонности.

– Вольцев задал твои вопросы патологоанатому, – Самбуров кивнул в сторону заправки. – Чай, хот-дог, туалет? Самая нормальная заправка до Анапы.

– Не-а, – отозвалась Кира.

– Патологоанатом говорит, что четкие временные рамки укусов установить невозможно. Но он склоняется к варианту, что наносили хаотичные укусы по всему телу. Куски мяса почти не выдраны, то есть кусали, но откусить целью не ставили.

– Не каннибализм, похоже, – Кира вздохнула. – Ну или еще не развитый.

Они помолчали.

– Или давай по-другому, – встрепенулась Кира, Григорий с готовностью закивал. – Некто желает Андрею Родионову долгой и мучительной смерти. Спит и видит, грезит наяву, как собственноручно истязает, пытает, режет на тонкие полосочки и максимально растягивает его мучения и свое удовольствие.

– Да-а, – подтвердил Самбуров свое внимание, уже подозревая, что дальше все пойдет по непредсказуемому сценарию.

– Изо дня в день. С мыслю о пытках и убийстве ложится спать, с этой же мыслью встает. Следит за Андреем в городе, видит, как он ведет беззаботную, на фоне того ада, в который помещен наш убийца, легкую и прекрасную жизнь, не обремененную раскаянием и муками совести. За это некто ненавидит Андрея еще сильнее. Нестерпимо, – продолжила Кира.

– Да-а! – снова повторил Григорий.

– Вся его жизнь наполнена яростью и болью. Мыслями об Андрее. Он так подробно и часто видит мучения и смерть врага, что уже не разделяет реальность и фантазию. Дальше появляются физиологические реакции – его начинает бросать в жар, в голове постоянный туман, кожные покровы становятся сухими и грубыми, появляется тремор рук, меняется мимика, нарушается биохимия мозга, у него даже могут развиться гипотиреоз и дисфункция почек. Теперь мы имеем полноценное психопатическое расстройство, манию с разнообразными синдромами или параноидную шизофрению. Вот здесь уже бредовые идеи, подоспеют и галлюцинации.

– Ого! – не удержался от восклицания Самбуров. – Вот так, значит?

– Да. И тогда укусы не такой уж странный симптом. И выдранная печень тоже очень даже вписывается.

– Тогда это долгий процесс, этот некто, сошедший с ума, в Крым приехал за Родионовым из Краснодара. Возможно, заранее запланировав там с ним расправиться, – стал рассуждать Григорий. – Тогда жук, которого Андрей собирался обезжиривать, ни при чем. Или Андрей может вообще оказаться случайной жертвой какого-нибудь психа, у которого уже есть эта… как ты сказала? Параноидная шизофрения. Ага.

– Май. Еще только начало мая, – шептала Кира. Блаженная улыбка не сходила с ее лица, ноздри трепетали, вдыхая запах цветов из окна. Восторженными глазами она следила за проплывающими мимо садами, полями, посадками. – По всей стране едва сошел снег, грязный, серый, перемешанный с реагентом. А здесь все цветет и вон, – она ткнула пальцем в дерево за забором, на котором завязались плоды, – уже налилось.

Самбуров засмеялся. Он вырос в Краснодаре, и смена сезонов в другом виде ему не знакома. Конечно, он отдает себе отчет, что живет в южном регионе. Он не уехал в Москву с отцом и теткой именно по причине, что гонять на байке круглый год можно только здесь. Но вот так, физически, до скрипа зубов и мурашек по коже, как Кира Вергасова, не ощущал ненависти к холоду, к обледенелым домам и улицам, не представлял, как это мерзнуть и задыхаться от реагента, которым обсыпаны дороги, глотать антигистаминные таблетки круглый год.