– Тихо, тихо мой хороший… – сзади подошла мама и нежно лизнула сына языком, – не ярись, мы все поняли. Успокойся. – Мать нежно вылизывала его языком, как в детстве, и он начал успокаиваться, мысли потихоньку приходили в порядок, и ярость улеглась.

– Я же говорю, – снова попытался объяснить он родичам, – нельзя вам сейчас на детенышей людских охотиться, слишком это опасно. Потерпите, пока я от богатырей избавлюсь, и мы людей разводить на корм будем столько, сколько съесть сможем. Об одном я прошу: немного терпения. Это что, так трудно понять?

– Мы все понимаем, мой котик, – нежно мурлыкнула мама, – ты только скажи нам, когда мы человеческих детишечек кушать будем, и всё.

Баюн взвился – даже родная мать его не понимает!.. Больше выносить свою родню он не мог, на сегодня хватит. Оставалось надеяться, что никаких глупостей они не успеют наделать, но контролировать их было так трудно, что у него порой опускались лапы.

– Сидите здесь, ждите, – отрезал он решительно, – мясо пришлю вечером, носильщики будут мной одурманены и ничего не увидят. Носильщиков не есть!

Хорошо хоть родне хватало ума пока не нарушать его прямые указания, только надолго ли… Возможно, они еще пригодятся: там, где он не справится в одиночку, стая поможет. Когда баюн вышел, родичи переглянулись.

– Я не понял до конца, – одноухий нахмурился, – он ответил, когда мы будем человеческих детенышей поедать или нет?

Первым в подвал спустился стражник в белых доспехах с расправившим крылья орлом на груди. Охранник внимательно оглядел помещение; палач и даже его жертва затихли и молча смотрели на гвардейца. Убедившись, что все в порядке, стражник что-то крикнул наверх, и на верхние ступеньки ступили ноги в дорогих сапогах. Кряхтя и ругаясь, по лестнице спускался сам Сигизмунд, король Белого королевства. Когда-то в прошлом он был знатным воином и статным мужчиной, но сейчас сильно сдал и располнел, так что даже спуск на два десятка ступеней давался ему с трудом. Палач все так же молчал, ожидая, когда властитель изволит к нему обратиться; жертва, висящая на растяжке, тоже молчала; возможно, по причине того, что рот был заткнут кляпом.

Сигизмунд кряхтя плюхнулся на стул и, только отдышавшись, наконец обратился к палачу:

– Ну как ты, Юзеф? Не хвораешь?

– Никак нет, ваше-вашество. – Физиономия палача расплылась в улыбке. – Спина разве что иногда потрескивает, но то от сырости. Да и возраст уже…

– Да, – король грустно нахмурился, – не молодеем. Того и гляди помрем, а?

Жертва молча наблюдала за этим диалогом, и только вытаращенные глаза выдавали, что распятый на растяжке мужчина был еще жив.

– Да как можно! – замахал руками тот, кого король назвал Юзефом, – вы еще нас всех переживете, ваше-вашество!..

– Да нет, старый друг. – Король грустно взглянул на палача. – Вчера опять весь вечер кашлял кровью… Ну да что там говорить, все там будем. Кто-то раньше. – Король кивнул на висящее тело, отчего мужчина задергался на дыбе и замычал, но властитель королевства закончил свою мысль, даже не взглянув на жертву: – Кто-то позже.

– Все в руках божьих, – согласился заплечных дел мастер, – все под ним ходим.

– Это да, – вздохнул король, – ну а как дети?

Жертва снова затряслась, пытаясь что-то сказать, но король делал вид, что не замечает этих порывов.

– Очень неплохо, надо сказать. – Юзеф самодовольно улыбнулся. – Старшего хочу по своим стопам пустить, он уже голову курице сносит одним ударом.

– Да ладно, – улыбнулся Сигизмунд, – он же у тебя кроха совсем; сколько ему, пять?

– Седьмой уже!

– Ничего себе, вот время летит… А и верно, семь, он же родился, как раз когда пан Асторский рокош мне при дворе устроил.