Я кивнул, Тото с приятелем жили на первом этаже дома, где я снимал квартиру. И считали себя музыкантами, побираясь по студиям звукозаписи. Вот только педерастов изображавших из себя музыкантов было много. Очень много. И каждый мнил себя гением. Отброшенные на обочину плотным потоком смазливых мальчиков в брючках скинни, мои соседи нашли единственный способ существования – потихоньку банчили травой. Почти безвылазно сидя в своей берлоге. Срываясь на визг в разговорах с несостоятельными клиентами, мне это было прекрасно слышно сквозь тонкие перекрытия. Эдакие мякотки с повадками базарных торговок.

-Мир протух, Макс.– заключил мистер Долсон. – Индийцы учатся в колледжах, педерасты живут по-соседству, а настоящий английский джентльмен вынужден поедать весь этот тухляк и не морщиться. Даже вы, гунны и дикари, даже вы это понимаете.

Он выдернул волос из носа и, задумчиво посмотрев на него, прилепил к столешнице, как знамя истинных английских джентльменов сражавшихся с прогрессом и всеобщим повальным безумием.

Я оставил его во втором часу ночи, скучного и печального. Обдумывающего очередной способ обогащения, который назывался «вечеринка в джакузи». Бывший толи тридцать вторым, толи двести третьим.

-Сейчас все сходят с ума по этому джакузи, Макс,– уверено заявил Долсон на прощанье.

И мне представились лицо Халеда, давно спящего на боевом посту – за стойкой. Утром его ожидали неприятные известия. На грузчиках хозяин старался экономить. Нетрудно было догадаться, кто будет возиться с тяжеленной сантехникой. Впрочем, если у тебя просроченная туристическая виза, выбирать не приходится. Я это знал.

***

Район, в котором я обитал, был из так называемых «с дурной репутацией». Но мне было плевать. Плевать на исписанные стены и воняющие мочой проулки. На подонков всех мастей пытавшихся выжить в этой грязи и беспросветности. Главное для меня было то, что за гнусную дыру из хозяйского тщеславия названную квартирой, я платил какой-то мизер и мог временно сводить бюджет в ноль.

И во всем этом мраке, было необходимо сохранять полнейшее спокойствие. Даже тогда, когда какой-то отчаянный наркоман приставил мне шило к горлу. Дохлый и воняющий чем-то тошнотворным. Случилось это две недели назад и денег у меня при себе не оказалось. Что его сильно опечалило. Я зачем-то вспомнил эту грусть в его глазах, проходя по длинному коридору первого этажа. В желтом свете слабых ламп перекатывалась нищета.

За дверью педераста Тото гремели смех и музыка. Сегодня у кексиков был фестиваль. Что же такое важное они отмечали среди недели? День рождения Элтона Джона или может свой парад, по слухам, разрешенный в Ираке? Об этом я не думал, потому что слишком устал от всего. Что-то с грохотом разбилось там у них, по осколкам прошлись, и кто-то счастливо заржал. Смех перекрыл орущую музыку, гулко отдаваясь в ночных звуках дома: тихом храпе и шуме телевизоров тех, кто не мог уснуть один.

-Вот такую мелодию…– жеманно произнес Тото, остаток фразы утонул в новом грохоте и визгливом смехе.

Было ясно, что консьержка уже вызвала полицию. Эта прокисшая вдова пребывала в полной уверенности, что обитает в приличном месте. И жила в этом глупом заблуждении изо дня в день, от одного стакана к другому. Из ее конуры постоянно воняло льняной кашей, а еще она любила выскакивать на каждого входящего. Блеклые глаза с красными прожилками, глаза опустившейся пьяницы ненавидели все, что могли увидеть.

Я поднимался по лестнице, когда прибыли бобби. Шаги полицейских ни с чем не спутать, тяжелая поступь уверенных в себе людей. Они топали внизу подо мной и громко переговаривались, словно сейчас был полдень и шум, обычный шум города, мешал им говорить. Бобби всегда говорят громко, как глухие.