Так что назвать ненастьем свинцовое небо и сырость у меня язык не поворачивался. К тому же, в отличие от новобранцев и рекрутов, которые только и делали, что ныли по поводу лёгкого дождика, я знал, каким знойным и красочным в этих краях бывает лето, сколько рыбы можно выудить на Русалочьем озере зимой, какие грибы приносят из здешних лесов аборигены осенью, и… Но весна в здешних краях поганая, хоть и ненастной её не назовёшь.

Словно в подтверждение моим мыслям где-то посреди облезлого проталинами поля начал отчаянно каркать грач.

Поёжившись, я поглубже натянул капюшон. Столько лет прошло, а я до сих пор вздрагиваю, услышав голос этой птицы. Любой ветеран, вернувшийся с Предела, вам скажет, что они лучше некромантов чуют нежить, а уж если начнут собираться в одном месте да кружить беспорядочной толпой, и к гадалке не ходи – демоны прорыв устроят или ещё какую подлянку соорудят.

Помню, в отряде у нас был Мартин Бэк, старик совсем уже, но с Предела отчего-то уходить не спешил, хотя дольше срока там мало кто задерживался. Хотя, кто знает, может, ему некуда и не к кому было возвращаться. Так вот, этот Мартин страшно птиц любил. Командир гарнизона ему даже целую башню выделил.

– Под грачей, – велел он.

Ну, а Мартин там кого только не держал! Про каждую пичугу мог часами рассказывать, где гнездятся, что едят, как птенцов летать учат… А когда на гарнизон демоны напали, да не парочка, как обычно, а с полсотни, всё от башни отступать отказывался, хотя приказ был чёткий отдан.

Ну а когда мы крепость спустя сутки назад отбили, от Грачиной башни только руины остались, а птицы все разлетелись. Наши думали, что Мартина камнями завалило, но нашли его в поле, за крепостной стеной. В компании белоголовых сипов.

Увидев, как эти огромные птицы дерутся из-за потрохов погибшего мага, я к демонам заблевал все окрестности, а когда пришёл в себя, рука сама потянулась к арбалету, но командир остановил.

– Не смей, – сказал он. – Всю жизнь старый Бэк птиц любил. Скажи ему кто, что после смерти его кишками эти птахи лакомиться будут, всему гарнизону мозг бы выел рассказами о том, как они своим птенцам в клювики срыгивают…

Сипов мы, конечно, отогнали, а останки Мартина Бэка сожгли, как и было положено по уставу, а так как урну с пеплом отправлять было некуда, соорудили на месте Грачиной башни мемориал: здоровенный столб с колесом от телеги наверху. И уже через неделю в нём появились первые жильцы. Дело-то весной было. Говорят, там до сих пор аисты гнездятся.

Короче, в Фархес я приехал в самом гнуснейшем настроении. Оставил Малыша на общественной конюшне – у меня там прикормленный конюх был, смотрел за ним, как за родным, – а сам решил прогуляться пешком, надеясь по дороге развеять вызванную тяжкими воспоминаниями тоску, чему мало способствовали развешенные по всему городу траурные знамёна и флаги.

Память услужливо подсказала мне, что город плакал не по бургомистру – старый мошенник обладал отменным здоровьем, – а отдавал последнюю дань мастеру Клариусу Тугу, знаменитому зодчему, который немало дворцов и замков на своём веку возвёл.

Впрочем, лично я с этим стариком знаком не был, слышал кое-что от местных сплетников, да на занятиях по истории Империи о нём рассказывали, да, убей Предки, уже не помню, что именно.

Я стоял напротив мемориальной доски, в которой говорилось, что много-много лет назад именно в этом доме родился Клариус Туг. В Фархесе таких табличек было штук двадцать, а сам мастер, говорят, только посмеивался и наотрез отказывался говорить, где именно родился. Наставник по истории Империи утверждал, что в какой-то дыре. Может, и не в Фархесе вовсе. Разве мало вокруг него деревенек? Только моему замку больше сотни принадлежит, что уж говорить о всём северном крае...