Следующее утро принесло окончательное осознание содеянного намедни. И если эпизод с Ильей Ива… Ильиным обрел изрядно банальный, но где-то романтический приторно-горький вкус сомнительного блюда под названием «лучше хоть что-то, чем совсем ничего», то предстоящий приезд Вероники накрыл не слишком светлое будущее серой пеленой безнадёги. Как я могла согласиться? Лишь похмелье и Илья Ильин виновны в этом проколе. Перспектива тесного общения с мачехой выбила из колеи, без того кривой – в результате я упорно делала неверные шаги вправо и влево под пулями снайперов: почистила зубы кремом для рук, упустила кофе, ткнула в глаз щеточкой с тушью, после чего с четверть часа лила слезы из одного глаза; так и не нашла один чулок из новой пары, что надевала на позавчерашний несчастливый фуршет – возможно, Илья Ильин унес его с собой, – но зато обнаружила под диваном его носок и с удовольствием выбросила в мусорное ведро. Вся эта феерия проходила под аккомпанемент тяжкой думы о том, куда устроить Веронику. Вариантов не было, кроме одного – предоставить ей кровать в комнате, а самой поселиться на кухонном диванчике. А что делать, если вляпалась в сюжет «Самопожертвование ради близких»?

Родная редакция журнала «Всевидящее око», где я трудилась третий год корреспондентом на подхвате, встретила знакомым гулом и вечной суетой не по делу.

– Соня, тебя шеф ждёт, рвёт и мечет! – бросил в мою сторону коллега Юрка Славкин, едва я вошла на эту кухню жареных фактов, переперчённой информации и переслащённых десертов-дифирамбов.

«Если увольняет, то зачем рвать и метать? – подумала я. – Значит, ещё не вечер, и ещё повоюем». Сюжет «Затравленный» звучал слишком сильно, но в сглаженном виде он бы вполне подошёл к моему текущему состоянию. Отправилась к шефу, по пути репетируя банальные варианты ответов на четыре возможных банальных вопроса: «Быть или не быть?» «Кто виноват?» «Что делать?» и «Куда податься русскому человеку с его отчего-то особенной русской душой?» Последний был любимым в арсенале редактора, он задавал его часто, пылко и всегда не по делу. Но, как ни странно, это срабатывало, и присутствующие затихали в раздумьях, вне зависимости от национальной принадлежности тел и душ.

Секретарша Жанна, известная в узких кругах под ником Бонни, подняла в мою сторону ресницы потрясающего объёма и соблазнительного изгиба в невероятно глубоком угольно-черном цвете – такого мне не добиться никогда – и проникновенно сообщила, что Игорь Львович ожидает меня с нетерпением.

Попыхтев перед дверью, я заглянула в кабинет. Внутри находились двое – редактор и незнакомый мужчина, который обернулся в мою сторону, тотчас став знакомым. Я захлопнула дверь и отскочила от неё под изумленным взглядом Бонни.

– Ты что, Софья Александровна? Что стряслось?

– Ничего, – пробормотала я, слыша из кабинета вопль шефа: «Шведова, куда же ты? Вернись!»

– Лучше уволюсь, – пробормотала я.

– Зачем? – спросила Бонни.

Я стала бояться, что выразительность её глаз может погубить её зрение. Тем временем дверь распахнулась, и на пороге явился сам шеф во всей красе своего почти двухметрового роста.

– Шведова! Что за девичьи выкрутасы? Заходи в кабинет, сейчас же!

– Хочешь леденец? – сочувственным шёпотом вслед мне, идущей на гильотину, прошептала Бонни.

– Давай!

Я достала из протянутой ею маленькой жестяной коробочки засыпанный сахарной пудрой леденец и засунула его за щёку, тотчас ощутив приятный яблочный вкус.

– Шведова! Софья Александровна! – послышалось вновь из кабинета. Я шагнула внутрь. Шеф уже опустился в своё кресло во главе банально длинного стола, а его посетитель, Илья Ильин собственной персоной, поднялся мне навстречу.