В четыре часа все отодвинули стулья и, встав, устремились к выходу. Натали тоже направилась к двери, и я проскочила перед ней:

– О боже, простите. Я не смотрела, куда иду.

Я была ужасно возбуждена. Это было мучительно.

– Все в порядке. – Она прошла мимо меня.

– Э, послушай. – Я потянулась и положила ладонь ей на руку. Она удивленно подняла глаза. – Не хочешь выпить кофе?

Она уставилась на меня. Я покраснела.

– Просто… Так здорово говорить по-английски. У меня в мозгах каша.

– Кофе? – переспросила она. – Нет. Кофе я не хочу.

– О, все в порядке. Отлично. – Я чувствовала себя раздавленной ее прямотой. Это был тот самый отказ, которого я так опасалась. – Извините.

Затем ее лицо расплылось в улыбке.

– Кофе я точно не хочу. Я хочу вина. – Она ткнула в меня пальцем. – Я знаю самый милый бар на свете. Пойдем.

Она пронеслась через дверной проем, и я, очарованная, последовала за ней.

Натали дю Шен. Смелая, веселая, верная, она оставляла такие же долгие воспоминания, как и тянущийся за ней пьянящий аромат ванили. И сейчас, закрыв глаза, Джулиет чувствовала его, сладкий и кружащий голову. Следы этого запаха останутся и на ее коже, если они проведут вечер вместе, будут сидеть рядом, рука Натали будет касаться ее руки.

К шести часам, потратив весь день на описание своей подруги, Джулиет убедила себя, что связаться с ней точно стоит. Что она теряет? С отказом она справится. А если Натали вспомнит Джулиет, то сомнений нет, она будет рада повидаться. Нет ничего плохого в том, чтобы заглянуть в бар и пропустить стаканчик, если вдруг там окажется ее старая подруга. Еще раз все обдумав и убедившись, что решение правильное, Джулиет открыла чемодан, который еще не успела как следует распаковать.

Что ей надеть, чтобы избежать и небрежности, и излишней пафосности? На фотографии Натали выглядела так, словно ей удалось совершить невозможное – сохранить свою индивидуальность и при этом идти в ногу со временем. Она выглядела очень круто, но при этом была вполне узнаваема.

Последние несколько лет Джулиет запустила себя. Работая дома, она не старалась следить за модой, как раньше, когда каждый день ходила в офис. Джинсы, конверсы и толстовки стали ее униформой. В каком-то смысле это было освобождением – не быть рабыней платьев и каблуков, но в Париже Джулиет захотелось предстать в лучшем виде.

Пока у нее не будет возможности пройтись по магазинам и составить список желаний, придется довольствоваться тем, что уже есть. В последнее время, собираясь куда-то пойти, она не затрудняла себя выбором наряда, если только речь не шла о торжественном мероприятии. Но сегодня ей нужно было выглядеть и собранной, и расслабленной.

Она достала из чемодана любимые черные бархатные брюки и надела их с черным поло. Считается, что после определенного возраста не стоит носить черное, но Джулиет не придерживалась этой философии. Затем свободным узлом завязала шарф от «Эрмес». Шелк, напоминая ей о том дне, когда она его купила, лег как надо. Она надела блейзер, взъерошила волосы, накрасила губы красной помадой и улыбнулась себе в зеркало. Почему она перестала беспокоиться о том, как выглядит? Потому что не видела в этом смысла. Ведь на нее все равно никто не смотрит. Она потеряла уверенность в себе, и ей казалось, что проще сделаться невидимкой.

Может, и нет ничего удивительного в том, что Стюарт так вкладывается в свою внешность? Может, ее затрапезный вид приводил мужа в ужас? И их расставание – ее вина? Джулиет поморщилась, поняв, что снова придирается к себе. Еще одна привычка, пришедшая со средним возрастом. Она никогда не критиковала себя в тридцать или сорок лет. Кажется, по достижении определенного возраста все эти подростковые переживания вернулись и усилились. Этому нужно положить конец. Она уперла руки в боки, как Виктория Бекхэм, и обворожительно надула губки, а потом рассмеялась. Все-таки выглядит она неплохо.