Паразитная материя угрозы рвалась не от центра в пространство, обогащая звёздные облака будущих поколений трансуранами, но напротив, барраж методично и расчётливо диссипировал особым образом запутанными суперсимметричными квантами всякую структуру попавшей под удар материи в поражаемых областях пространства.

Этот процесс, единожды начавшись, всегда завершался одинаково.

Сначала гибли пытающиеся противостоять угрозе крафты, капитанам которых не хватало ума сразу же, пока оставались нескомпрометированные каналы ухода, убраться с дороги того, что им было неподвластно.

Потом начинали гибнуть населённые миры, вблизи звёздных систем которых и была сильнее всего дисбалансирована глобальная статистика пространства.

Человечество, запертое внутри Барьера, парадоксальным образом от этого лишь сильнее стремилось покинуть системы, по которым их без спросу раскидала судьба предков-покорителей Вселенной.

И вот теперь за все эти безудержные прыжки туда-сюда приходилось расплачиваться.

Перемолотые в железо-кремниевую пыль миры.

Распылённые ударными волнами звёзды.

Распавшиеся на атомы корабли.

Стёртая до основания цивилизация.

И поверх этого продолжает спокойно покачиваться всё-таки стабилизировавшаяся Цепь из ста двадцати граней космического гипердодекаэдра. Глупый памятник человеческой недальновидности.

Симуляция завершена.

Профессор Танабэ в ярости принялся трясти головой, пока картинка окончательно не растаяла, оставив после себя лишь голые белые стены аудиторного комплекса.

– Что пробовали на этот раз, профессор?

Танабэ постарался как можно незаметнее выдохнуть, придав своему сухощавому лицу приличествующее его должности на кафедре хладнокровное выражение и лишь затем обернувшись на голос. Разумеется, доктор Накагава, принесла нелёгкая.

– Вас, доктор, только за смертью посылать.

Накагава поспешил угодливо поклониться, но ухмылку прятать особо не старался.

– Задачки вы задаёте хитрые, профессор, не всякому такое и поручишь. Аспиранты мои трое суток по всему информаторию без перерыва на какао рылись.

Да как же, «рылись» они. Наверняка в хёкки себе резались, а за них квол тупоумный рылся. Но спасибо и на этом.

– И каков результат сих изысканий?

– Если вкратце, ничего утешительного. Судите сами.

Файл послушно развернулся. Да уж.

Это и правда были «глубинные бомбы», причём судя по сигнатурам, наши, родименькие. За авторством группы доктора Ламарка. Есть, знаете ли, один нюанс в тау-нейтринном спектре, один едва заметный предательский пик резонанса.

Вот вы дел натворили…

– Не прокомментируете, профессор, и что же это всё означает?

Но Танабэ поспешил уйти от ответа:

– Мне нужно сперва перепроверить расчёты, всё будет на следующем собрании кафедры, слишком чувствительный вопрос, не хотелось бы ставить коллег в неловкое положение, вам ли, профессор, не знать, как это бывает.

Накагава тут же убрал с лица своеобычную ухмылочку и сделал вежливый шаг назад.

– Конечно-конечно, ни слова больше. Если что, мои аспиранты к вашим услугам.

Ха, аспиранты. Если надо, ты мне докторантов и постдоков сюда притащишь, шпалерами выстроишь и митраистские гимны петь заставишь. Впрочем, вслух Танабэ ничего такого, разумеется, не сказал.

– Возвращаясь же к вашему вопросу, доктор Накагава, «на этот раз», как вы выразились, я пробовал резонансную накачку Вильсона.

– По тем странным сверхновым?

– По ним самым. И знаете, на этот раз пошло лучше.

Накагава недобро сощурился, что-то явно подозревая.

– Насколько лучше?

– Семьдесят секунд, – Танабэ постарался произнести эти два слова максимально отчётливо и безэмоционально, и ему это, кажется, даже удалось.