Дёготь стекает, пока не остаётся ни одного чистого места на прекрасном чертоге. Громко падают капли. Этот липкий звук раздаётся эхом в самых дальних углах. И зов этот не остаётся без ответа.

В глубинах темноты раздаётся тихий шорох. Вокруг темно, но что-то приближается. Поначалу звук робкий, несмелый, но нарастает с каждым мгновением. Вот это уже шум, который нельзя перекричать. Это топот несчётного количества мохнатых лапок, трения усиков о камни, клацанья челюстей.

Из темноты валят ползучие гады. Они лезут со всех сторон так стремительно, что невозможно уловить взглядом ни единое существо – лишь каша из блестящих глазок, высунутых языков и тысяч гладких панцирей.

Гады живой волной облепливают подножие чертога, потом стены, крыши и окна, забираются всё выше и выше, пока не добираются до самой последней башни. Они облизывают чертог, жадно впиваясь мордочками в каждую каплю дёгтя, давятся им, корчатся в муках, но всё едят и едят, и не могут насытиться. Потому что им вкусно.

Так хочется избежать этого зрелища, так напрягается всё тело, что Джерис дёргается что есть силы, но звенят и больно впиваются в голое тело цепи.

– И в оный день, без насилия, без принуждения, лати Фенгари осуждена на смерть. – звучит позади неё голос. – Осуждаем?

– Осуждаем. – отзываются с трёх сторон печальные тяжёлые голоса.

Джерис кричит, и её взгляд стал мечется по сторонам, но тысячи теней всё так же плавают вокруг, мелькают и исчезают, и вновь появляются, сверкая звёздными глазами. Джерис не удаётся выхватить ни единого лица. Но эти согласные где-то очень близко, они плавают среди таких же, как и они, теней. Вторя её крику, голосят ползучие гады, воют человеческими голосами и насыщаются с ещё большим усердием.

– Осуждаем. – неожиданно для себя отвечает Джерис, и её касаются ледяные руки. Свистящий звук рассекает воздух над шеей, и упасть бы голове вниз, под ноги, в грязь, но падает она наверх. Мягко приземляется голова Джерис на тёмный свод. Он так далёк от земли, как только можно представить. Дальше и выше всех гаавунских холмов. Она ищет своё тело, но раздаётся тяжелый грохот, сотрясая всё вокруг, и рушится в той дали всё то, что взросло на скалах и то, на чём взросли сами скалы.

Падает чертог, погребая всё под собой. Он осыпается, будто пыль, и скалы под ним трескаются и крошатся с ничуть не меньшим грохотом.

Картина поплыла перед глазами Джерис, затуманенная слезой. Погребён там и палач, и осудившие её. Даже тело её теперь погребено под острыми скалами. Она погружалась всё глубже и глубже внутрь свода, или это земля отдалялась от неё. Ледяной ветер, ревущий под сводом, утих, и послышались слова:

– Головной убор снимите.

Джерис вдруг возмутилась. Её голова, отрубленная, зависла в немой темноте. Какие головные уборы?

Вдали заплясал свет. Он становился всё ярче и ярче, пока не превратился в огромный костёр, на фоне которого мелькали фигуры людей, машущих руками.

– Они принадлежность видеть хотят.

Джерис вздрогнула и вдохнула донёсшийся до неё запах костров. Кажется, фигуры у костра давно ждали повозку.

– Лучше высших не сердить, а сразу по-хорошему волос свой показывать. – сказал возница. – Бакастур не любит, когда неизвестно что-то. Так что, без этого никак.

Повозка давно уехала, скрывшись в сыром утреннем тумане. Костёр потух, но с углей, наскоро залитых водой, всё ещё струился дым и окутывал грязную табличку "Лотзо". Ветер качал эту табличку, и она, размокшая от влаги, скрипела на ржавых гвоздях. И если бы не колея на мокрой дороге, можно было бы подумать, что не бывает здесь никого вовсе, а следы от колёс – лишь знак того, что кто-то заплутал в этих лесах.