– Виванс, 50 мг, от синдрома дефицита внимания; ондансетрон, 4 мг, противорвотное; дулоксетин, 60 мг, дженерик симбалты, антидепрессант; абилифай, 2 мг, в поддержку дулоксетина от тревожности и депрессии; клонопин, 1 мг, еще один антидепрессант.

Юристы скрипят перьями. Ты смотришь на них и вся подбираешься.

В школе Мэгги почувствовала себя ужасно одинокой. Она уже не могла с этим справиться. Она совершила ошибку и теперь стала изгоем. Теперь ей приходится пить в углу молоко из пакетов. Хуже того, она лишилась не только друзей, но и семьи. Старшие классы она будет вспоминать как время, когда она была еще настолько наивна, что доверялась людям, которым нельзя было доверять.

Хизер С. – невзрачная, носит очки, любит танцы и сплетни – всем растрезвонила о поездке Мэгги на Гавайи. Она рассказала все то, что люди обычно обсуждают только за спиной. Глупая шлюха, стерва и геронтофилка. Если бы Мэгги услышала все те грязные пересуды, что велись за ее спиной, собрала бы их в фильм и увидела на экране, то, наверное, покончила бы с собой. Хизер рассказала Риз, лучшей подруге Мэгги еще с детского сада, про Матео. Это было бы еще ничего, но трещина уже появилась. А потом она рассказала Зое, страшной сплетнице, на год старше Мэгги. А еще Хизер сказала Зое, что Мэгги называла ее грязной мексиканкой, хотя это была неправда.

Огонь разгорался в окрашенных бледно-желтым коридорах, в спортзале, в вонючей столовой. Парни подходили к Мэгги и говорили, как если бы это было на сорок лет раньше: «Слышал, что тебя трахнул латинос!» Девчонки еще хуже. Они ничего не говорили в лицо. Они лишь переглядывались. От них исходила угрожающая энергия, а Мэгги все еще пыталась вести себя так, словно оставалась одной из них. Но под этими взглядами она чувствовала себя запачканной. Они считали ее шлюхой, отдавшейся какому-то грязному темному типу, не лучше наркомана. Какая сучка на такое способна?

Мэгги не могла ничего сказать старшим девочкам, которые были изящнее, красивее и мудрее. Однажды, в первую неделю учебы, она была в туалете, когда туда зашли старшеклассницы и заговорили про Матео: «Наверное, он настоящий извращенец, раз захотел быть с Мэгги». Они говорили о мужчине, который был внутри ее, так, словно знали его и считали ничтожеством. Когда они ушли, она натянула трусики, но не вышла из кабинки. Она проплакала всю перемену.

Она чувствовала себя нечистой и вульгарной. Но гораздо сильнее мучили ее мысли о мужчине, с которым она лишилась девственности. Она не могла поговорить с ним. Не могла написать ему электронное письмо или сообщение в фейсбук, не могла увидеть его лицо в скайпе – вообще ничего не могла. Она не могла рассказать об этом родителям – да и не хотела. Родители, само их существование заставляло ее чувствовать себя проституткой. Одноклассники относились к ней как к прокаженной. Никто во всем мире не хотел быть на ее стороне.

Дома она не улыбалась и не ела, но старалась вести себя как обычно, чтобы родители не думали, что она скучает по своему насильнику. Она перекладывала еду на тарелке, чтобы сделать вид, что она что-то съела.

Как-то вечером, перед сном, она села за стол в своей комнате и почувствовала себя самым одиноким человеком во вселенной. И вдруг ей в голову пришла мысль – и показалась разумной. Ей явился образ возможного спасителя.

Она начала писать письмо от руки. Ей всегда нравилось писать – так ей лучше думалось. Она писала письма отцу, когда он выводил ее из себя. И в письме тон ее смягчался.

«Нодель, – писала она (потому что для нее он был Нодель или А.Н., а не мистер Нодель – ведь он оставался учителем, но уже был другом),