О Плутонии Перси не мог думать без мучительной боли. Когда прошло время постоянного страха за свою жизнь, он стал чаще вспоминать их роковой разговор, слезы в голосе предателя, свой суровый тон. Перед ним, как наяву, вставало лицо бывшего союзника, искаженное нечеловеческим страданием. «Простите меня, сэр, я ошибся! Такого больше не повторится!» Нинисель замечала, что он плохо спит оп ночам и терзается тайной мукой, но расспрашивать его она не решалась. Забота о Кларке и Джули отнимала много сил и времени, а по ночам он так сильно обнимал ее, будто хотел передать ей часть свое боли и разделить невыносимое страдание.

«Дальше – больше, – все чаще стал думать Перси. – Начало положено. Теперь я понимаю, почему Монтесума просил Лоуренсия рисовать море – это, пожалуй, единственное лекарство от невыносимых мыслей».

Немало пришлось испытать Перси и в разговорах с Эрлиной. Девушка не произвела на него большого впечатления; она не отличалась ни красотой, ни умом, ни изяществом, но ее искренние слезы тронули его и усилили собственную боль. Часто при виде чужой безутешной скорби начинаешь больше ценить умершего: как жалеют о его смерти, как его любили! Перси не мог найти нужных слов, не знал, как утешить подругу Плутония, в чьей смерти не без оснований винил себя. После недолгих мучительных попыток выразить ей соболезнование Перси оставил Эрлину наедине со своим горем.

Друзья старались не упоминать имени предателя, и Перси мысленно благодарил их за тактичность, но все же за месяц он совершенно измучился. На собрании, однако, собравшись с силами, Перси объявил о героической смерти Плутония, первой жертвы их великой борьбы.

– Ты должен сказать им слова ободрения, – советовал другу Лоуренсий, – правду знаем только мы, а для союзников любой погибший – доблестный воин.

Перси послушался друга, но после собрания обвинял себя в малодушии. Он хорошо понимал, что солгал не столько ради того, чтобы поддержать и укрепить дух союза, а для спасения собственного авторитета, и мысль о совершенном не переставала его мучить.

Однако, помимо запоздалого раскаяния и сожаления, Перси терзался еще и ненавистью. С каждым днем он все сильнее ненавидел своего врага, его голос, насмешливый и самоуверенный взгляд, и мечтал о мести. Пусть же настанет такой день, пусть Гольмий расплатится за все муки, которые перенес из-за него Перси. Если бы не Гольмий, Перси не пришлось бы решать судьбу Плутония, лгать, лицемерить, плести интриги. По его вине Перси стал таким жестоким, по его вине вступил в борьбу за власть, как бы ни настаивал Нобелий на его избранности и предопределенности. И все-таки мечты о мести были скорее теоретическими, Перси не строил реальных планов, а плыл по течению и ждал удобного случая.

Месяца через два рано утром, когда Перси вышел из комнаты на завтрак, он внезапно столкнулся с Уилви. От изумления Перси замер, а Уилви с сияющей улыбкой объявил:

– Перси! Зайди к нам на минутку: Гольмий хотел поговорить с тобой. Обещаю, что кровопролитий не будет.

Перси сам не знал, зачем согласился. Жгучее любопытство и ненависть слились воедино, и он пошел в стан врага, готовясь нанести ответный удар.

В комнате Гольмия Перси очутился впервые. Не без интереса он стал изучать обстановку; Гольмий жил аскетично, из мебели в комнате стояла лишь одна кровать, хотя он предпочитал спать на полу. Здесь не было никаких предметов удобства: ни стола, ни ковра на полу, только одежда пылилась в углу. Гольмий сидел на полу, скрестив ноги, увидев Перси, он встал, улыбнулся и предложил ему сесть.

– Значит, ты все же пришел? – оскалился он. – Не думал, что ты примешь приглашение. Хоть у меня здесь и не слишком удобно, да и мы едва ли станем друзьями, я приглашаю тебя сесть напротив. Ну же?