Утренние часы я отводила для того, чтобы помечтать, посочинять, порисовать и послушать музыку, при этом образы, возникающие в моем воображении, казались мне столь же реальными, как и вид за окном. Все, что приходило мне на ум, я принимала за нечто священное и заносила в свой дневник.

Некоторые скульпторы говорят, что они вовсе не высекают задуманное произведение из куска мрамора, а скорее наоборот – обнажают уже существующую, скрытую в нем форму. Именно так я всегда воспринимала кинематограф. Моя работа заключалась не в том, чтобы смастерить некий образ из слов, а в том, чтобы выступить в роли писца, который передает на бумаге содержание образов, которые сами предстают перед ним. Такой процесс сочинительства, окружающий его ореол загадочности и мистицизма всегда подогревали во мне интерес к этому занятию. Некоторые образы заводили меня в тупик, другие же таили в себе целые миры, которые открывались мне все больше по мере того, как я глубже в них погружалась.

Чувствуя, что не могу сдвинуться с мертвой точки, я часто обращалась к произведениям Германа Мелвилла. «Моби Дик» был одной из моих любимых книг, и я часто представляла себе, как Мелвилл в костюме своей эпохи сидит на моем икеевском диване, с легким недоумением и подозрительностью поглядывая на чашку с зеленым чаем, который я ему налила, и гадает: как же, черт возьми, я тут оказался? Потом он начинает неистово орать на меня, требуя покопаться в недрах души, и заявляет, что мне не найти покоя, пока мое чувство прекрасного и таинственного не насытится. Для меня Мелвилл служил олицетворением человека достаточно свободного, чтобы позволить своему творческому воображению вести его куда угодно. Его книги не теряли новизны и будоражащей остроты, ведь он не боялся рисковать и придумывал образы и сюжетные линии и составлял фразы смело и с блеском. Каждый раз, когда мне начинало казаться, что я ничего не понимаю в писательстве, Мелвилл словно маяк указывал мне путь, уберегая от скалистых берегов гнездившегося внутри подсознательного стремления усомниться в себе.

Я налила себе чаю и вернулась к тетради. С ее страниц проглядывали половинчатые очертания сегодняшнего видения, так что я вновь закрыла глаза и погрузилась в мечты: вот девушка, кутающаяся в шерстяной свитер, сидит за длинным деревянным прилавком в букинистическом магазине где-то в Шотландии, на берегу моря. Откинувшись на спинку стула и положив ноги на столешницу, она наблюдает за тем, как за окном течет жизнь.

Я отчетливо вижу перед собой этот магазинчик: высокие деревянные стеллажи, заполненные красивыми старыми книгами в обложках разных цветов и всевозможных размеров. Чувствую стоящий в воздухе запах сырости и плесневелой бумаги. Девушка за прилавком еще глубже ныряет в свитер, – должно быть, на смену осени идет зима: пар закручивается над стоящей перед ней кружкой с горячим чаем. Спокойная и умиротворенная, она погружена в свои мысли, как вдруг звон висящего над дверью медного колокольчика прерывает ее грезы.

Открыв глаза, я удивилась, что передо мной все та же залитая солнцем лос-анджелесская квартира. Ощущение спокойствия быстро улетучилось. Одна и та же картинка то и дело возникала в моем воображении вот уже около года, что было необычно, но еще больше меня удивляло то обстоятельство, что девушка из моего видения была пугающе похожа на меня. Я постоянно представляла себе другие миры и их обитателей, но ни разу у меня не возникало сцен с собственным участием.

Я сделала еще пару набросков в тетради. Пока я рисовала, в моем сознании промелькнула мысль. Что, если это вовсе не идея для сценария? По рукам побежали мурашки. Что, если это видение касается моей собственной жизни? Внезапно мне показалось, будто двери распахнулись настежь, а сквозь них в мой разум хлынул целый поток образов. Я закрыла глаза.