После ухода матери их жизнь пошла наперекосяк. Брошенный муж перестал спать по ночам и пристрастился к бутылке. После нескольких сорванных сделок он вмиг потерял престижную работу на Уолл-стрит. Работодатель сделал всё, чтобы лишить бывшего любимчика возможности нормально трудоустроиться; ни одна из контор Нью-Йорка, даже самая захудалая, не согласилась взять его.

Они были вынуждены бросить родной Бруклин и перебраться в места поскромнее. Джек Уотерфорд выбрал Блэкхолл – далёкий, одинокий городок чуть ли не на краю света. Здесь он родился и провёл всю юность, но обратно его тянуло вовсе не светлое чувство ностальгии: даже в лучшие дни он никогда не откладывал средств, потому у него не имелось лишних денег на покупку и даже на съём жилья. По счастливой случайности, от давно умерших родителей ему остался двухэтажный коттедж с видом на парк. Продать его было невозможно: никто в здравом уме не купил бы недвижимость в этом мичиганском захолустье. Но для временного переезда он годился.

– Десять миль до Блэкхолла, – пробормотал Джек. – Скоро будем на месте.

Финн кивнул, вовсе не уверенный, что отец обращается к нему. Он всё чаще ловил себя на мысли, что отцу нет до него никакого дела. Ему вообще не было дела ни до чего, кроме своей ржавой тачки и очередной бутылки пива. Раз в полчаса он прикладывался к жутко воняющему пойлу в железной фляге, однако ни один дорожный инспектор их до сих пор не затормозил – а ведь на это Финн втайне и надеялся.

Не желал он жить в Блэкхолле, и всё тут. Пусть бы их затормозили и вернули обратно. Он бы сказал инспекторам: «Я хочу к маме». И, может быть, кто-то из них откликнулся бы на просьбу несчастного мальчика, и тогда он снова увидел бы маму…

Но фантазии его быстро померкли в свете суровой реальности. Финн понимал, что мама, должно быть, не хотела его видеть – иначе забрала бы с собой. «Она никогда тебя не хотела, – твердил отец уже десятки раз, напиваясь до беспамятства. – Это я настоял, я… я порядочный человек, а она кто? Вертихвостка, и всегда была. Никудышная мать. Если бы не я, тебя бы здесь не было». Сын ненавидел его за эти слова, но что-то внутри подсказывало, что они были чистой правдой. Иначе почему за столько месяцев мама даже не позвонила и не черкнула ни строчки?

– А вот и Блэкхолл, – сообщил Джек, заметив в пяти ярдах от них синий указатель. – Даю голову на отсечение, эта дыра совсем не изменилась! Смотри-ка, сынок, вон там твои будущие друзья!

Финн увидел двух мальчишек чуть старше него, копавшихся в грязи, и не сумел разделить отцовского веселья. Оба выпачкались в какой-то жиже и песке, а летние наряды из почти бесцветных футболок и джинсов обоим были маловаты. Не то что бы двенадцатилетний мальчик так уж придирался к одежде, но в Бруклине в таком виде даже бродяги не ходили.

Увиденное ещё больше отвратило его от будущего места проживания. С самым неприятным предчувствием, близким к тошноте, мальчик смотрел на проплывающие мимо здания. Уже в те годы Блэкхолл навевал самые тоскливые впечатления. Старенькие обветшалые домики с зеленовато-серыми газонами и дырявыми заборами, куча мусора, немногочисленные лавки, маленькая сиротливая церквушка… Если бы не снующие туда-обратно люди с одинаково бесцветными лицами, Финн решил бы, что они попали в город-призрак. Ребёнок ощутил безотчётный приступ тревоги, которому не было никакого логического объяснения. Наконец он решился высказать своё смятение.

– Папа, – произнёс он, и это было его первое слово за всю поездку. – Мне здесь не нравится.

Он сказал эти слова на свой страх и риск. От Джека Уотерфорда можно было ожидать чего угодно, и мальчик никогда не знал, сохранит отец спокойствие или обложит его последними словами.