С каждым разом предложения Костика становились все более и более настойчивыми и рискованными, элемент безобидности понемногу покидал их, все больше и больше отдавая душком криминала, и каждый следующий его визит Тарновский ждал с обреченностью, с мрачной, бессильной безысходностью, будто жертва – своего палача.

Разговаривая со своим замом Володей, невысоким, немногословным мужчиной лет 50-ти, со смуглым невыразительным лицом и арбузным животиком, Тарновский мучительно пытался определить источник неожиданной тревоги. Ложь Оли? Да, но не только. Очередная авантюра Костика? Наверно, даже наверняка, но и это еще не все. Может быть, Володя?

Догадки множились, роились, выстраиваясь самыми невероятными комбинациями, и волна тяжелого раздражения раз за разом поднималась в нем. Нет, надо быстрее уезжать отсюда. Только дорога, только симбиоз скорости и движения может спасти его.

Груженая доверху повозка утра перевалила хребет экватора, неумолимо ползла к черте с надписью «обед», и Тарновский посматривал на часы, отмечая одному ему известные вехи дня. Вот сейчас он подпишет финансовые документы, отдаст необходимые распоряжения, разберет почту. Потом еще будут брызги разных согласований, утрясаний, просьб, но все это – ерунда, мелочи, день начат, день идет и с этим уже никто ничего поделать не сможет.

Все, теперь немного отдыха, и снова – за дело. Он взял со стола фотографию в золотистой рамке, заглянул в усталые глаза.

«Что грустишь, Солнышко? Я расстроил тебя чем-нибудь? Что-то сделал не так, где-то сфальшивил? А, может быть, ты грустишь просто так? Потому, что сегодня тебе хорошо грустится? Тогда я сделаю вид, что ничего не замечаю… Ну что, я пошел?».

Тарновский еще раз улыбнулся, задвигал мышью, расчищая путь в компьютере. Скорее, скорее закончить со всем этим, и – в путь!

Как иногда невнимательны мы бываем к подсказкам судьбы, как порой легкомысленны и неосторожны в своих поступках. Даже, если и предчувствуем что-то неладное, все равно успокаиваем себя наивной самоуверенностью, и надежда на лучшее, словно перевернутая линза бинокля, притупляет наши страхи. Они кажутся нам пустыми, надуманными, бесконечно далекими, и наша безмятежность обратно пропорциональна кратности линзы.

А ведь иногда достаточно одного жеста, одного клика мышью, чтобы отпустить маятник в его роковой отсчет, пустить под откос предопределенную, казалось бы, последовательность событий.

Но ничто не дрогнуло в Тарновском, он вошел в Scype, и, остановившись на имени Сергей Дзюба, сделал свой клик.

– Здорово, Серый, – сказал он человеку лет на шестидесяти, появившемуся на экране. – Как жив здоров? Дела как?

– Спасибо, хреново, – немедленно откликнулся человек на экране и заулыбался, показывая желтоватые зубы.

Лицо у него было тоже желтоватое, с темными умными глазами.

– Как погода в Канаде?

Тарновский произносил слова вежливо, преувеличенно любезно. Это была их игра, принятая на вооружение еще двадцать лет назад – преувеличенной вежливостью спровоцировать собеседника на грубость.

– Да пошел ты, – отозвался человек, сокращая время игры до минимума.

– Ну, слава Богу! А я думал – обман зрения, – Тарновский по инерции хотел продолжать пинг-понг остротами, но собеседник перебил его:

– Саша, у нас мало времени, поэтому слушай внимательно. Вся работа по твоей теме приостановлена. Еще три дня назад, я звонить не хотел, думал – рассосется.

– Как это? – от неожиданности Тарновский даже поперхнулся.

– Каком кверху, – хмуро ответил тот, кого он называл Серый, и только сейчас Тарновский разглядел напряженные складки у губ, набрякшие мешочки под глазами. – Накрыло меня руководство с поличным, как раз во время обработки последней твоей посылки. Как пацана! Кипеж подняли! Меня от работы отстранили. На неопределенное время, как мне говорят. Так что, теперь все – лавочка прикрыта.