***

Я знала его тайну, большую и страшную тайну. Поэтому и шла, тряслась в этих ржавых, стонущих вагонах, спускалась в подземелье. Жалостливая дурёха. Плюнула бы на него и со спокойной совестью пошла в кондитерскую, что в Чайном перекрёстке к Птице на чтения. Сладкая ваниль, карамель, клубничные эклеры, шоколадные роскошества и чай из травяных сборов. На мягких диванчиках почти нет мест. Разрешите, вот тут я присяду. Начнут фыркать, кошку, мол, принесла, а если повезёт и не станут. У стены, расписанной под огромный павлиний хвост, стоит помост. Птица поднимется, закинет русые кудри за спину, а глаза у неё голубые, два озера, два лесных тихих озера, огромные, и губы густо-красные, как верный городской кирпич. Она станет читать, и я забуду про всё – и про глаза, и про павлинов: я отпущу, весь мир отпущу, разрешу вести себя, слепую, по черноте дорогой слов и образов. Мне будет жарко и легко, и грустно и… Ну, нет. Прекрасный мир схлопнулся. Не будет сегодня Птицы, эклеров и чая с диким чабрецом. Письмо, запрятанное в сумку, укутанное страхом, ложью и ленью обёрнутое, какое бы там оно ни было, я обещала донести. Я знала его тайну, постыдную, мелкую тайну. Чернокнижник Галвин, еретик, осуждённый советом, колдун, вызывающий демонов, всего лишь человек – слабый и злой. Я знаю это, потому что магии не существует, и чувствую это, потому что сама ворожу. Я помню, каким он явился ко мне впервые, каким ушёл, каким предстал в Карильде, как обсмеял мою работу, тоже помню. Худой, сутулый и надменный. Самое необычное в нём – трость, безвкусная палка с металлическим зубом на гололёд. И всё же мне его жаль.

Мне кажется, я вижу дно

…Здесь холодно и темно,

Мне кажется, я вижу дно.

И плещется серебро

У края воды…

Екатерина Гопенко «Santa Maria»

– Доброе утро, господин Галвин.

– Доброе.

Девочка-секретарша устало улыбнулась мне вслед. Хорошо её выдрессировали. Милая девочка, Дана, кажется.

– Меня ждут?

Девочка отвернулась, девочку передёрнуло.

– Д-да. То есть ждали. – Закивала девочка, краснея под румянами.

«Ну что ж, уже неплохо», – подумал я, готовый улыбнуться.

– М-мастера Виррина, – пролепетала девочка. Хуже. – Он не придёт?

– Не могу знать. Господин Од отчитываться не привык, сударыня.

Она сникла, вжалась в спинку стула. К демонам. Чем быстрее начну, быстрее разделаюсь.

Я постучал, три раза кулаком по стеклянной двери. Варварство в чистом виде. Дверь-то у господина полицмейстера витражная, старинная, её ещё граф какой-то у царских мастеров заказывал. Славный, славный город Карильд. Половина старинных особняков разошлась по ведомствам. Девочка опасливо поглядывала в мою сторону. Намекнуть ли, что это ей следовало стучать и объявлять о моем прибытии? И со стульчика не привстала! Ну и чёрт с ней. Не дождавшись ответа, я повернул ручку. Из кабинета дохнуло жаром раскочегаренного камина. Хорошо им, дровишки жгут, а наши лаборатории отапливать, видите ли, экономически не выгодно. Посмотрим, посмотрим, как Кулькин отбрехиваться будет. Я расправил полы мантии, перехватил трость и вошёл неприглашённый:

«Здравствуйте».

Разговор разваливался, скрипел дежурными вежливостями.

«Как ваша работа, господин Всеведущий».

«Хороша. Не жалуюсь».

Они ждали мастера Ода. Явился я.

«Так-так», – полицмейстер долго ёрзал, полируя казенными штанами потрескавшуюся кожу. Кресло тихонько поскрипывало. Так-так.

С тем же успехом можно было послать нам очередную ругательную депешу. Я слышал, как вспорхнула со своего насиженного местечка девочка-секретарша, как вскочила, как припала ухом к двери. Полицмейстер медлил. И этого человека боится мой брат!