…Переносные и лёгкие столы, стулья и креслица позволяют детям выбирать наиболее удобное для них положение. Ребёнок может также сесть на пол: и это будет одновременно внешним признаком свободы и воспитательной мерой. Если ребёнок неловким движением роняет стул, он будет иметь доказательство своей неловкости: то же движение между партами прошло бы незамеченным. Таким образом, ребёнок имеет возможность себя поправить. И когда ребёнок будет уметь проходить между стульями, не задев их, он будет иметь для этого явное, очевидное доказательство в тишине и в неподвижности стульев. Это будет значить то, что ребёнок выучился двигаться».

Далее Монтессори говорит о том, как жестоко требовать от живого ребёнка неподвижности, когда мы знаем, как нам, взрослым, тяжело бывает высидеть на одном месте без движения длинную лекцию или концерт.

«Последователям старой школьной системы», – говорит Монтессори, – «трудно понять принцип дисциплины при свободе. Как достичь дисциплины в классе свободных детей? Конечно, при нашей системе мы имеем другое понятие о дисциплине: если дисциплина основана на свободе, она непременно должна быть деятельной. Мы не находим, чтобы человек был дисциплинированным, если он искусственно приведён к молчанию, как немой, и к неподвижности, как паралитик. Это человек обезличенный, а не дисциплинированный.

Мы называем дисциплинированным человека, который сам себе хозяин, вследствие чего умеет владеть собой и умеет проводить свои правила в жизнь…»

«Свобода ребёнка должна иметь границей общее благо. Внешне же мы должны воспитать то, что называется хорошими манерами. Мы, следовательно, должны препятствовать проявлению в ребёнке всего, что может оскорбить или повредить другим, или же того, что непристойно и невежливо. Только поступки бесполезные и вредные должны быть заглушены. Но всё остальное – всякие проявления, имеющие полезную цель – должны быть не только разрешаемы, но должны быть наблюдаемы учителем».

Наблюдению над деятельностью детей Монтессори придаёт особенное значение. Она говорит, что только изучивши все проявления детской души – можно уметь направлять её. И потому, кроме педагогической способности, у учителя должен быть интерес к наблюдаемым в детях явлениям. «Жизнь, проявляющаяся во всей своей духовной красоте в нежном и милом детском возрасте, должна быть уважаема с религиозным благоговением: и воспитание только тогда может быть действительным, когда оно направлено к тому, чтобы помочь полному расцвету жизни в ребёнке…

«Чтобы этого достичь, необходимо тщательно избегать задержки непосредственных движений и насилования поступков по воле другого».

В первое время учительницы в школах Монтессори не могли понять её принципов. Та мысль, что жизнь развивается сама и что нужно только наблюдать её, как можно меньше в неё вмешиваясь – сначала их смущала. Они так привыкли быть единственным деятельным лицом в школе, что когда им приходилось только смотреть на то, что происходило вокруг, – они считали себя оскорблёнными и спрашивали себя, не покинуть ли им такую школу.

Мария Монтессори и мессинская сиротка

Они не могли понять того, что свобода не состоит в том, чтобы, собрав в одну комнату полсотни детей, предоставить их самим себе, а что свобода состоит в том, чтобы, изучивши душу каждого ребёнка отдельно, – следить за её деятельностью и уметь направлять её, никак ни в чём её не насилуя. Они не понимали того, что свобода не исключает повиновения учительнице, но требует того, чтобы это повиновение было сознательное и добровольное.

Путь, по которому идёт самовоспитание ребёнка, может иногда быть иным, чем тот, который мы склонны ему навязать, – и с нашей стороны преступно сталкивать его с той дороги, по которой ведут его склонности.