– Да-а, – прервал затянувшуюся паузу Юра, – я думаю, что никто здесь не будет спорить, что человеку, который пережил стресс от шедевра мировой литературы, необходима повышенная доза восстановительных препаратов.

Штольц подошёл к столу, где уже были выстроены в три ряда наполненные наполовину стаканчики и долил в один из них почти до края. Этот стаканчик он протянул мне. Однокурсники стояли неподвижно и недоумённо переглядывались.

– Я тоже хочу выпить с этим уникальным человеком, – вынырнул из толпы Евгений, подошёл к столу и взял стаканчик.

– Ну а вы чего застыли, как мухи в янтаре, – прикрикнул Юра на смутившихся однокурсников. – К снаряду, лентяи.

Все выпили. Вино вернуло гармонию. Все согрелись и начали косеть, добреть, брататься. У некоторых моих товарищей, правда, возникало желание возобновить обсуждение и литераторши, и так нелюбимой литературы, и именно со мной. Юра решительно гасил такие попытки:

– Куда ты лезешь? Что тебе не понятно?

Он любил председательствовать на наших неофициальных мероприятиях и всячески отбрыкивался от официальных поручений в техникуме.

Некоторые настаивали на продолжении литературных дебатов. Некоторые интересовались, не стремлюсь ли я в любимчики литераторши. Юра всем доходчиво объяснил мой поступок:

– Он просто продемонстрировал нам безграничные возможности человеческого организма.

– Да, – пьяненько соглашался я, – я такой же как и вы. Только без хвоста.

– Между прочим, Ленин говорил как-то Горькому, что в русской литературе, до Толстого, ни одного мужика не было, – поделился своими сведениями Евгений. – И называл его – матёрый человечище. Ясно вам?

Хотя и не все поняли смысл сказанного Евгением, но все как-то притихли и к литературной теме больше не возвращались. Имя Ленина было свято.

К одиннадцати вечера всё было выпито. Все начали расходиться по домам: кто поодиночке, кто собравшись в небольшие стайки. Нас осталось трое: я, Евгений и Юра. Мы молча сидели возле почти догоревшего костра. Отдельные тлеющие угольки ещё слабо светили. Мы одновременно вытянули свои руки, пытаясь уловить последнее тепло. В этот момент, от внезапного порыва ветра, вновь вспыхивает огонь. Несмотря на кашу в голове, я сразу вспоминаю свой вчерашний сон: три пары рук обращённых к источнику света. Такое воспроизведение сна в действительности меня поразило. Я не знал, как отнестись к этому тогда.

С того дня, мы постепенно стали заполнять жизнь друг друга. Появились общие привычки, общие увлечения и общие взгляды на жизнь. Мы постоянно обсуждали книги, кино, музыку, наши поступки и поступки других людей. У нас появился свой, понятный только нам, язык. Мы наградили друг друга прозвищами. Дед Егор Штольц – трёхголовое чудовище, в которое мы превратились. Пусть не злобное, можно сказать, иногда довольно милое, но всё же – чудовище. Для наших родителей уж точно. На первом месте для нас были интересы нашей троицы. Всё, что не входило в сферу наших предпочтений, мы отставляли в сторону. Чёткого направления в наших устремлениях не было. Нас мотало из стороны в сторону. Я сейчас мало чего могу вспомнить из тех горячих споров и принципиальных разговоров о нашей жизни. Какой она должна стать, какими мы должны быть и т.д. Нас, скорее всего, занимал сам процесс, сам поиск ответов. Так строилось наше мировоззрение. Незаметно для нас самих, всю нашу повседневную жизнь: учёбу, совместные приключения, знакомства с девушками и даже банальные пьянки, мы стали рассматривать через призму нашей главной идеи. Мы были твёрдо убеждены, что были рождены, для какого-то Великого дела. Оставалась сущая безделица – отгадать для какого именно. В своих размышлениях мы дошли только до этого пункта. Определиться с конкретным направлением, нам не хватало времени. Мы оставили решение этого вопроса на потом. Нас поглотила праздность и безответственность.