Мы с братом – свидетели ценные, но бледные. Гордые герои дня, спасители деревни от злобных колдунов, убивцев тайных. Никогда не забуду как зыркнул на нас колдун. Ох и страх испытал я, чуть в штаны не наложил. Деклан, узнав о наших проделках, нам все вихры оборвал да синяки на боках напечатал. Деревенские сразу накинулись на колдуна, сами понимаете давненько они такой косточки, сенсации, то бишь, дожидались. Колдун! Убийца! Черный маг! Ворог! Волк в волчьей шкуре! Некромант! Самые лестные титулы его были. Дик сначала грудь выпячивал, потом на нет сошел, в стенку вжался, а я в уголок осел. В колдуна снаряды полетели – капуста, ботва, морковь, редька горькая. Избиение началось. Хуже людской молвы – народный гнев праведно-неправедный. Все выплескивались, расплескивались, кто во что горазд. Сложили дважды два, навыдумывали черти чего, стали версии выдвигать, чей же труп, кто ентот погребенный на отшибе, на земле неосвященной? Местный лекарь, тот еще шарлатан, прочитал с пергамента результат предварительного осмотра. Труп мужеского полу, скелет несформировавшийся: молодой человек умер, не вкусив радостей из земного сада удовольствий, предположительно, скорее всего, смертью естественной. Возможно отравление ядом или от кровопотери, если рана была нанесена в мягкие ткани. Скелет не тронут. Обсуждали, мусолили, а колдун сидел, мрачнел, но держался. Тут откудась не возьмись, появляется слуга колдуна этого да как набросился он на толпу, такой монолог прочитал прочувствованный, что все прослезились, платочки друг у дружки попеременно одалживали.

Как вы смеете, говорит, горе родительское бередить, хамло вы деревенское, хомуты бесчувственные, каменные бошки, твари мерзкие и постылые, не будет вам теперь покоя, изверги! Родителя обидеть, выкопав единственного усопшего во цвете лет сына, да еще в смерти егойной обвинять.

Документы достал, зачитал, росписи ответственных лиц в морды сунул. Это решило дело.

Все конечно ахнули, на нас с кулаками повернулись. Глаза горят гневом, стали подбирать овощи и в нас, графских детей, целить. Деклан, уж молодым мужчиной считался, авторитет имел, сумел остановить чернь. Повел нас перед стариком извинятся силой, Дик упирался, а я что ягненок, куда поведут. Испугался – ужас, да еще ночь сказывалась, и по сей день в поту иногда просыпаюсь, закусывая наволочкой.

Привел нас, поставил перед грозные очи колдуна. Толпа на нас смотрит, изучает, если что не так, кинется, кабачками забьет. А колдун сидит на стуле неподвижный, брови свел, тяжело дышит, пол глазами буравит, сейчас дырку прожжет. У ног в открытом гробу скелет сына и той самой собаки, что в ошейнике.

Деклан принес ему вежливые извинения, называл нас всеми плохими словами, какие только знал. А колдун, словно его не слышал, когда брат говорить закончил, голову поднял и говорит:

– Проклинаю, проклинаю и проклинаю. Тебя, старший нарекаю властолюбцем. Тебя, средний, разбойником. А тебя постреленок, шулером. Вот вам мое слово. Пусть вас пожрет гиена огненная. Таково мое слово последнее.

Тут нас народ пихать стал, вон выгонять, на улицу проветриться. А в глазах у старика такая бездна плещется, такие волны вздымают, сейчас затопит. Нас оттеснили друг от друга.

Мы неловко улыбаемся, толкаем друг друга локотками, спрашиваем – чего и как. Выходим на солнце. Солнце печет, в теле усталость, глаза слепнут. Добрались до замка и спать повалились, мочи нет. Молва разлетелась быстро. Дескать, графских детей прокляли. Краски сгущают, прошлое ворошат без устали, языками чешут без остановки. Отец без пяти минут наследник престола, обвинение в смерти дяди, морганатический брак, вычёркивание из списков претендентов на престол, родимые пятна на трех мальчиках, исчезновение жены графа и вот теперь проклятие чернокнижника Кромахи.