– И Лепонт станет?.. – Лена задохнулась.

– Нет! – Лев Борисович неожиданно для самого себя стукнул кулаком по столу, не зная, что рождающиеся в этот момент новые эмоции изменили его лицо, словно омолодив на несколько десятков лет. – Нет! Он будет полноценным человеком, не послушной куклой и не уродцем! Ещё полгода назад я бы проклял себя за то, что скажу, но теперь даю слово: он будет свободным человеком! Чего бы мне это ни стоило!

– А другие? – еле слышно спросила Лена, подняв взгляд на учёного, и он поразился выражению её глаз. – Что будет с детьми?

– Это не в моей власти. Они для остальных только «образцы» и обречены жить в лаборатории, делая для центра безымянные открытия.

– Пойдёмте! – Девушка решительно встала.

– Куда? – Лев Борисович не понял.

– К ним! Если я даже через вашу куклу могла помочь Лепонту сформировать тело, то… Я – массажист!

– Девочка моя, ты понимаешь, что тогда не сможешь уйти отсюда?! – Учёный испугался за девушку, давно ставшую ему единственным родным человеком.

– Понимаю. Идёмте!

Долгий путь по пустым полутёмным коридорам, лестницы, лифты и просторное подвальное помещение. Тусклый свет ртутных ламп, тяжёлый воздух больничной палаты, разделённые ширмами кровати-кюветы, заполненные нейтральным медицинским гелем – новым вариантом противопролежневых матрасов. В кюветах – синюшные, расплывающиеся фигурки: огромные головы, вялые искорёженные тела, недоразвитые конечности. Дети, созданные лишь для того, чтобы их мозги приносили прибыль хозяевам центра. Лена сглотнула комок дурноты, но, совладав с собой, твёрдо сказала:

– Ещё нет девяти вечера, так что можно провести первые процедуры. Кто из них слабее всего?

Дежурный лаборант, ошалев от внезапного вторжения нового начальника и его непонятной спутницы, хлопал губами, как задыхающаяся на берегу рыба, потом ответил, обдав девушку запахом перегара:

– Ньютон-три, Дирак-один, Шрёдингер-три, но…

Девушка, оттолкнув его, сорвала с вешалки халат и подошла к первой из указанных кювет:

– Здравствуй. Меня зовут Лена, я буду тебя лечить.

Лев Борисович молча смотрел, как Лена осторожно дотрагивается до медузоподобного тела ребёнка. Учёного ударило осознание того, что теперь он погубил и её жизнь: хозяева центра не выпустят девушку, слишком много она знает и слишком независима. А он? Он будет лоялен. Ради неё и ради сына. Лепонт, которого он только вчера считал просто моделью, был его сыном. Ради этих двоих учёный будет лоялен. До срока.

«Больно! Больно! Что происходит?!»

Он ничего не понимал. Только что он дремал, ощущая «хорошо» отсутствия боли и слабое «плохо» того, что чего-то начинает не хватать, а теперь ему делали больно, но совсем не так, как раньше. Его касались, тёрли, передвигали, но не только это было больно – больно было от всего. На него обрушились совершенно неизвестные ощущения. Через боль и страх пробивались странно искажённые, визгливые голоса.

– Дышит? Ого! Орёт! Ну что, шлёпнешь его, акушер недоделанный?

– Такого бугая? Он сдуру меня рукой заденет, будете от стенки отклеивать. Да зафиксируйте вы его! Кладите на каталку!

– Говорите вполголоса! – Это говорит Он, только почему-то голос не такой, как обычно, и тоже визгливый. И намного громче, чем всегда.

– Да что ему будет? Ещё одна кукла. А правда, что за него мы премию получим?

– Ещё хоть кто назовёт его «куклой», получит письмо об увольнении! Осторожнее!

Он немного успокоился, услышав Его голос, но сразу же накатила новая волна боли и страха. Что всё это значит?

– Лев Борисович, что с ним? Он слепой?! – Теперь говорит Она, и снова голос искажён.