Тут Старски останавливается.

– На меня тут просто нахлынуло, вот я тебе и звоню, Герк.

– Ага.

– Ты ж понимаешь.

Старски продолжает рассказывать, как рад, что Герку заплатили за съемку в документальном фильме о Грэндмастере Флэше; Герк явно не в восторге, и Старски пытается утешить его.

– Приходит наше время, Герк.

Но диджей на том конце не понимает этого и начинает выпаливать длинный список музыкантов и журналистов, которыми он недоволен. Ямайский акцент с каждой секундой становится все заметнее, а речь – быстрее.

– Этот вообще ни хрена не сделал, – говорит Герк об одном из «злодеев». – Ни разу, падла, обо мне не вспомнил… У меня есть статья, первая публикация про нас 1976 года. Он теперь как видит меня, так сразу драпает.

Не совсем ясно, кого он имеет в виду, это просто еще одно имя в его старом черном списке. Но успокоился он так же быстро, как вспылил.

– Йо, Лавбаг, мне пора.

– Ладно, братишка. Позже поговорим.

Звонок окончен.

«Обижен он, – выдыхает Старски. – У Герка бывают хорошие дни, тогда он мне звонит. А сегодня, видать, плохой день» [125].

Не вполне ясно, какой день у самого Старски. С конца 1970-х у него хватало и хороших, и плохих. В 1986 году он подписал контракт с Epic Records на 100 тысяч долларов – говорит, предложил его тот же человек, который заключил сделку с семьей Джексонов. Страницы его паспорта пестрят штампами, он много гастролировал за океаном и одно время даже жил в Лондоне. Его зловещий сингл «Amityville (the House on the Hill)», чем-то похожий на «Thriller», достиг двенадцатого места в британском чарте. Но интерес к легкомысленному рэпу Старски и его поколения постепенно увядал по всей стране, когда на смену ему в конце 1980-х пришел более агрессивный звук южной Калифорнии. Старски долгие годы боролся с наркозависимостью и даже успел побывать в тюрьме.