– Ты Ульяну не трожь! Лучше на себя в зеркало посмотри! Ни рожи, ни рогожи! А зарплаты твоей даже на тормозки не хватает!

– Да, добычи, какой надо, нет уже третий месяц подряд! Я-то тут – причем!

– Углем, что ли, обеднели?

– Да, не углем, а план завышенный сверху спустили! Нереальный! Вот и не справляемся!

– А я тебе давно говорила, уходи с шахты! Там кроме грыжи ничего не заработаешь! Не говоря, уж, о собственном жилье! – видимо, руководствуясь чисто женской логикой, заключила Алена. – Что? Так до конца дней своих и будем на шее у моих предков сидеть?

– Так, ведь никто, как будто, не против!

– Это тебе они ничего не говорят! Потому, что ты для них – чужой…

– Ах, чужой? Раз, тебе – чужой, то им – и подавно! И вообще, идите вы все!..

И, наскоро одевшись, Гаврил пулей вылетел из квартиры, где, казалось бы, целый год он прожил с молодой супругой душа в душу. Ведь, до сих пор у них не было ни одной даже самой мелкой размолвки, а не то чтобы ссоры, не считая того нервного стресса Алены, который был вызван гибелью бригады Дилана. «Надо же, как иные люди в один миг могут испортить жизнь другим. И, если – не навсегда, то на довольно долгий отрезок времени», – не на шутку разгорячившись, думал Грохов. Он шагал, не разбирая пути, по заснеженным улицам города в направлении родительского дома. Видимо, не особенно-то он и нужен был Алене, и – ее предкам, тем более. Только родная мать, и отчасти отец могли понять его в такую минуту. Как-то успокоить. Хотя и для них его неожиданный приход, скорее всего, вряд ли будет в радость. Ведь на следующей неделе они собирались навестить внучку. А теперь, как видно, на какое-то время им придется это отложить.

По дороге в отчий дом Гаврил зашел в магазин и купил бутылку водки. Он решил, что с горя, как следует, напьется. И, хотя завтра с утра ему нужно было идти на работу, он теперь об этом ничуть не переживал. Как-нибудь перекантуется смену, а – там, видно будет. Хуже-то, все равно, уже некуда! В голове у него царил полный сумбур. Сердце тупо ныло от безысходности и так часто и неистово колотилось в груди, словно готово было вот-вот разорвать Грохова изнутри на части. И он хотел поскорее, хоть как-то, унять эту чудовищную боль. Боль душевных терзаний, которую, сама того не желая, Алена причинила ему. Потому, что терпеть ее не находилось никаких сил. Ощущение было такое, как будто бы из Гаврила вынули самое лучшее и самое светлое из всего того, что составляло его сущность. И, вываляв в грязи, бросили на всеобщее обозрение. Нате, мол, смотрите, как оно в действительности бывает!.. Любили два человека друг друга, а потом – хлоп, и в одночасье не стало этой самой любви. А вместо нее возникло нечто другое. Похожее на мрачное безжизненное пространство, какое бывает на планетах, не приспособленных для пребывания там людей. А, где нет жизни, там нет и всего того, что делает ее неповторимой. И, уж, тем более, любви! Для чего же люди так стремятся покорить космос, наивно полагая, что, если они не сумели обрести своего счастья на земле, то за ее пределами им это непременно удастся?

Слава богу, что хоть Горыныч на наряде не появился, а поручил его провести Грохову! Как бы не марафетился Гаврил с утра, сколько бы раз зубы не чистил, а, все одно, перегаром от него за версту разило. «Надо же, в первый раз в жизни так наклюкался! – с неудовольствием подумал он про себя. – Тоже – мне, мастер участка, называется!» Но как бы изощренно не костерил собственную персону Грохов, легче ему от этого ни на грош не становилось. Поэтому, плюнув заниматься самоедством, он тотчас переключился на мысли о работе… Была не была!