Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы, выглянув из окна, в дворовую разборку вовремя не вмешалась Маруся:

– Ваша, да ты, я вижу, совсем рехнулась! А ну, брось кочергу!

А то я щас свою возьму да выйду во двор!

– Иды, бири! Патом пасмотрим…

– А я и смотреть не буду! – рассердилась Маруся. – Так тебе по башке съезжу, чтобы неповадно было руки распускать! Ишь, ведьма старая, что вытворяет! Да, тебя в дурничку давно пора сдать!

– Да, ыды ты, знаишь куды…

– Я вот тебе пойду… Смотри, договоришься у меня…

– Зря ты, Маруся так раскипятилась! Твой сам во всем виноват! – облокотившись локтями на подоконник, и, слегка высунувшись из окна, чтобы было удобней смотреть снизу вверх, встряла в разговор до сих пор молчавшая Груня.

– Да, мой всю жизнь виноват! Вон недавно в гипсу три месяца прокандылял. В шахте завалило. Слава богу, живой остался! А, так бы, кому мы с дочуркой нужны? Кто нас задаром кормить станет?

Слезы навернулись на глаза Маруси.

– А тут эта чурка с глазами кочергой машет! А что, если б увечье нанесла? Вместо извилин у ней – кукиш сопливый, с верхней губы на нижнюю без разбегу скакнуть норовит! Двух слов связать не может, а – гонору, хоть отбавляй!..

– Вот потому и гонорится, что мужика у ней ни разу в жизни не было, – высказала свое мнение многоопытная соседка Груни.

– Мужика? На что он ей дался? Да, она сама почище любого мужика будет!

Но Ваша не слышала слов Маруси. Заметно струхнув, словно хмурое облачко, которое, едва отбросив ненастную тень на землю, она тотчас испарилась со двора. После этого целую неделю или более того, Ваша вообще не показывалась из дому.

Когда, наконец, Грохов вынырнул из темного и узкого, как змеиная нора, ходка, в глаза ему ударил яркий свет. Сделав несколько неверных шагов, он вдруг с ужасом отпрянул назад. Подземный электропоезд, двигавшийся ему наперерез, едва не сбил его.

– Твою мать! – в сердцах выругался Грохов.

Потом вдруг земля у него под ногами задрожала. Сверху, словно каменный дождь, посыпались мелкие кусочки породы. Звучно ударяясь о каску, они отскакивали прочь. На нижнем, третьем горизонте, в считанные секунды образовалась плотная завеса из пыли. Но это продолжалось недолго. С запозданием загудела спасательная сирена. Она означала, что горняки должны были немедленно прекратить работу и подняться на-гора. Тотчас погас дежурный свет. Электропоезда с составами порожних и уже груженых углем вагонеток со скрежетом замерли на месте. Люди со светящимися головками фонарей заметались по основному штреку. Их становилось все больше, пока они окончательно не заполнили собой почти все замкнутое подземное пространство. Еще толком ничего не зная, но догадываясь, что произошло нечто ужасное, они, сперва толкаясь и спотыкаясь друг о друга, неуклюже топтались на месте, тщетно норовя сделать хотя бы несколько шажков в нужном направлении.

– Эй, впереди! Ходу давай! Ходу! – послышались возгласы тех, кто находился в самом центре скопления людей.

В тот же миг, толпа, дрогнув, медленно тронулась. А, затем, постепенно набирая ход, вдруг, очертя голову, будто ее кто-то в одно место укусил, ринулась вперед… Время от времени, движение ее, то замедлялось, то ускорялось вновь… До тех пор, пока, словно сговорившись, неудержимым потоком из человеческих фигур, одетых в серую, сливавшуюся с полумраком, робу, и пылающих огней, людская масса стремительно и уже безостановочно не потекла вдоль вагонеточных рельсов, прямо к спасительной цели… Подъемному стволу!..

– Взрыв! Взрыв на втором! – слышалось отовсюду.

– А кто там в упряжке был?

– Бригада Дилана!..