«И какой же араб не любит быстрой езды… эээ… настоящей римской бани с парилочкой… пусть даже и без берёзового веничка, которым можно нещадно и от души похлестать по наследию мрачных времён! Эх, лупить так лупить, что есть мочи, любить так любить, стрелять так стрелять… Ну, теперь я в который раз чист и свеж, как слеза ребёнка! – самодовольно подумал мужчина, выбираясь из тёплого бассейна и поглаживая своё изрядно похудевшее за последние три дня брюхо, на котором из-за похудания местами появились дряблости. – Скоро снова стану строен, как молодой кипарис! Как Аполлон, будь он неладен, этот языческий Бог!»
Филипп, залпом опорожнив прямо из горлышка пол-амфоры фалернского, прилёг на лежак, стоящий у кромки успокоившейся воды, и… опять стремительно повалился в сон. А повалившись, туда провалился.
*****
Император спал и грезил.
…Филиппу опять снится, как в конце лета 247 года нашей эры он возвращается в Рим, торжественно встречаемый жителями и как Карпийский, и как Германский Величайший. Как победитель. Как триумфатор. Поскольку прежде август уже побывал (не потеряв этот статус) Парфянским и Персидским Величайшим, то, следовательно, теперь он уже четырежды таковой: в простой превосходной сравнительной степени прилагательного. Не столь уж и нескромно, если вспомнить, что в истории Рима Величайшими императоры, даже никого не победив, могли становиться по нескольку десятков раз кряду.
– Ave Caesar! Да здравствует император! Ave Augustus! – повторяясь, оголтело кричат не только убелённые возрастом старухи, достопочтенные матроны и прелестные юные девы, но и седые деды, и отважные мускулистые мужчины (плюс трусоватые хлюпики), и желторотые безусые юноши.
Все бросают в воздух не только чепчики, но и прочие головные уборы: у кого какие есть; а те, у кого нет никаких, подпрыгивая, по старой доброй привычке исступлённо изображают подкидывания.
Такие повторы всегда приятны – их потом, смежив веки, можно просматривать в памяти сутками, неделями и месяцами, многократно прокручивать в грёзах туда-сюда-обратно и наслаждаться мыслью: «О, Боже, как приятно!».
Авторитет августа после разгрома карпов и то ли готов, то ли квадов, то ли обоих племён вкупе с теми, кто к ним примкнул, вырастает до самого Олимпа. Да что там до какой-то эллинской кочки на ровном месте – до небес! До облаков и выше! До Марса! До Юпитера! До самых дальних звёзд!
Такие победобесные события должны быть отмечены не просто банальными триумфами и парадами, а Секулярными играми… в честь тысячелетия Рима. И Филипп даёт отмашку на подготовку к следующему 248 году – именно на него выпадает величайшая дата. Тот день, когда царём Ромулом была основана столица мира.
Август Филипп и царь Ромул – это сила! Впрочем, их заслуги несопоставимы, ибо первый разгромил северных варваров, а второй всего лишь заложил камень в фундамент города, который до неимоверных размеров вырос вовсе без его участия.
Обнуление
«Если в мире суеты
На дороге всех утех
Ты веселья не найдёшь,
Радость ждёт тебя одна:
Уронить слезу спьяна!..»
Отомо Табито
Император спит и грезит.
…Переломный для правящей династии 248 год нашей эры не только грядёт, но и наступает. Его первое утро, не успев начаться, минует и превращается в ночь, а месяц, другой, третий начинают отщёлкивать и лузгаться, словно семечки из солнечного подсолнухового диска.
Снова и снова приятно почивать на лаврах, повторяться в рефлексиях и думать, что теперь ни один мальчик про голого короля даже помыслить не отважится, не то что вслух шёпотом заикнуться, не говоря уж о том, чтобы громко завякать. Зато другой мальчик, Филипп-младший может, наконец-то, продвинуться вперёд и… наверх.