Алиса безмолвно воззрилась на мужчину. Она была бледна и являла собой жалкое зрелище, только не было рядом ни одной души, способной проникнуться к ней состраданием в этот момент. Несколько секунд молчания… Что могла она ответить на это столь нежданное, заставшее ее врасплох обвинение? Ее карты были раскрыты, и теперь приходилось играть с тем, что было на руках, или сдаться на милость победителя.

Выпрямилась, постаравшись отогнать от себя внезапно охвативший ее трепет, посмотрела Сергею Владимировичу прямо в глаза и тихо, стараясь придать дрогнувшему голосу твердость, произнесла:

– В этом нет ошибки. Против вашего слова мне нечего возразить. Можете радоваться: вы уличили меня во лжи, и эту ложь я готова признать. Каких оправданий вы от меня ждете? Письмо в вашем распоряжении, доказательства моей вины подписаны моей же рукой.

Горькая усмешка. Первые капли дождя попали на оконное стекло. Медленно стекая вниз, они превращались в грязноватые лужицы, разливавшиеся по подоконнику. Алиса закрыла лицо руками.

– Алиса, – Сергей Владимирович прикрыл глаза, чуть наклонил голову и потер переносицу, – возможно, я совершил большую ошибку. Но все же не могу понять: какой повод дал я твоему поступку?

Негромко и обманчиво мягко… Могло показаться, что все кончится несколькими фразами. Все обойдется… Если бы только знать, что эта чрезмерная мягкость – всего лишь способ успокоить себя, сохранить самообладание, у нее было бы гораздо больше причин для паники…

Женщина отняла ладони от лица и посмотрела на мужа прямо.

– Вы спрашиваете у меня повод? Что ж… Раз вы считаете, что у истинного чувства должны быть причины, извольте, – ее глаза загорелись неожиданным блеском, а слова, произносимые ею, зазвучали громче – Наш брак, если мне не изменяет память, длится уже пять долгих лет. Пять лет, как я ваша жена, а вы мой муж. Счастливый брак. Такой, о каком мечтают многие матери для своих подросших дочерей. Что такое личное счастье в сравнении с положением в обществе? Блажь… Мечты юных невест. Брак может сделать из молоденькой дурочки почтенную даму. Может научить улыбаться тем, от одного вида которых становится дурно, с интересом говорить о вещах, нагоняющих смертную тоску, и играть роль примерной супруги. Но он не может заставить отказаться от желаний и попыток найти то, о чем мечтала в прошлом маленькая девочка, а теперь уважаемая леди, – она в волнении потерла ладонями виски, отвернувшись от Сергея Владимировича, и добавила уже тише:

– А я устала, устала от этого…

– Устали? – в словах Осоргина звучала неприкрытая ирония. – Действительно, ваш труд, наверное, непомерно утомляет. Я не хочу вдаваться в подробности и вести спор. Но меня искренне удивляет убежденность некоторых людей в их особенности и непогрешимости. Хотя они, возможно, счастливейшие из всех живущих на земле, потому что им не приходится задумываться о том, что тревожит других и что они чувствуют. Когда я строил планы по организации своей службы, воспитанию нашего сына, а также поддержанию положения в обществе, то наивно полагал, что моя забота о благе семьи все-таки имеет хоть какое-то значение. И видимо, вся та деятельность, на которую потрачено было столько времени, не нашла понимания у людей, для поддержания достойной жизни которых велась. Но на усталость я не жалуюсь. Потому что служебные обязанности и дела семьи, вероятно, не намного утомительнее, чем роль примерной супруги.

Алиса развернулась лицом к мужу. Щеки ее пылали, а в глазах сохранялся все тот же нездоровый блеск.

– Как вы правы. И мне должно быть стыдно за мои слова. Ведь вы столько времени посвящаете заботе о нас, что даже не появляетесь дома. Иногда мне на ум приходит сравнение с той жизнью, когда я еще была Алисой Подольской. Знаете, разница незначительна. За исключением того, что теперь я знаю цену браку. Но все же удивительно, что вы наконец решили поинтересоваться мнением своей жены. Кажется, такое участие раньше вам было несвойственно. Думать лишь о своем положении – вот то единственное, что волнует вас! Ничего более. Не нужно называть это заботой.