– А за что любишь, княже? – обнаглев и перепугавшись своего вопроса, заалел щеками отрок.

– Да за то, – снизошёл князь до ответа, – что народ новгородский от рода варяжского, и от них Русь пошла. Душно мне тут. Воздуха вольного не хватает, – отвернулся от отрока Святослав.

«Перепил ноне пресветлый, – мысленно ухмыльнулся воевода Свенельд. – Но речёт дельно. Мне по нраву».

– А этим летом вятичей умучивать пойдём. Обнаглели напрочь и дань мне слать перестали, – трахнул кулаком по столу опрокинув жбан, и подивился – куда делся расторопный отрок.

– Это да-а! – стали обсуждать новость гридни, запивая слова пивом и брагой.

– Подлецы, хужей печенегов эти вятичи, – вещал конопатый, себя шире гридень с оберегами на толстой шее. – Как в Киев приедут шкурами медвежьими, или другими какими, торговать, так прохода нашим поляночкам не дают, мухоморы лесные, – по примеру князя грохнул кулаком о стол и потом подул на него под смех товарищей. – Чего ржёте как козлы? Брюхатят девок почём здря, – хлопал осоловевшими глазками.

– Может, Бова, у них уд как у ведмедя громадный, – гоготал его приятель, от удовольствия притопывая ногой.

– Да уж. Ни как у тебя, Чиж, – плюнул в душу высокого худого гридня Бова, приведя в восторг десяток сидящих по соседству дружинников.

– Но-но! Полегче на поворотах.

Не обратив на Чижа внимания, продолжил:

– Но не ведмежата рождаются… Люди. Как пленим, всем уды, к лешему, повыдёргиваем.

– А зачем лешему стока? – опешил Чиж.

Народ гоготал так, что дрожали огоньки толстых свечей и масляных светильников на столах.

– Да иди ты к рыбцу под хвост, а то взъяришь меня, так самому уд выдерну, – разозлился Чиж.

– Чаво-о? Ты?

– Эй, вы там, затихли быстро, – рыкнул на гридней Свенельд. – А то раздухарились, как вятские зайцы, – развеселил князя и подошедшего с тряпкой отрока.

– Не, а чё? – сбавил гулкость баса Бова, забыв про обидную угрозу Чижа. – Намедни колдуна ихнего под Киевом ребята пымали, – оглядел друзей. – Ты, Бобёр, среди них, кажись, обретался.

– Было дело, – не стал отнекиваться белобрысый кучерявый щекастый гридень с двумя выступающими верхними зубами.

– Дальше-то чё? Ну, пымали, – проявил любопытство Чиж.

– В шкуре ведъмежьей колдунище был, – показательно отвернувшись от Чижа, продолжил сказ Бова.

– И воняло, как от струхнувшего ведмедя, – вставил Бобёр.

– Ага, Чижа напужалси, – захмыкал конопатый Бова. – Как бы тот уд ему не оторвал.

– Ведь их чё сюда присылают вятичи? – внимательно оглядел приятелей Бобёр.

– Чё?

– Копчё! – передразнил Чижа Бобёр. – Насобачились, шельмецы, словесами колдовскими влагать в наивные умы, как у Бовы, к примеру, вожделения всякие…

– Какие вожделения? – заинтересовался Бова.

– Искусы разные.

– Ну да. Чтоб девок в лесу портил, – закатился дробным смешком Чиж.

– Почирикай ещё! А девок красных, когда те грибы-ягоды собирают, эти лешие в шкурах и портят.

– Вот потому мы уже две штуки вятских зловредных волхвов в Днепре утопили. И ещё доказывают, прохиндеи, что ихний бог Семаргл выше нашего Перуна. Наш-то – громовержец, а у того облик крылатой собаки. Бог корней и растений. А Перун – бог войны и воинов, – закончил повествование Бобёр, клацнув от волнения зубами.

Утром следующего дня Святослав, ёжась от свежего ветерка, вышел на крыльцо терема, оглядывая площадку, где его ожидал конный отряд из четырёх человек во главе с воеводой Свенельдом, и со знаменосцем под красным княжеским стягом.

«Ливень, что ли, ночью был?», – покосился на лужи во дворе.

Неподалёку от конников дюжина отроков под присмотром пожилого сотника Велерада, отрабатывали бой на мечах.