В ней ничего и никогда не идёт нормально.

Ольга дёргает меня за волосы.

– Осторожнее! – вскрикиваю я.

– Прости, – она начинает распутывать пряди. – Это непросто. Если делать медленно, придётся долго сидеть.

– Так может, часть сейчас, часть потом? – предлагаю я, и только закрыв рот, понимаю, что сказала.

Пальцы Ольги в моих волосах замирают.

Я только предположить могу, как её пугает идея отложить ненадолго какое-то дело. Заняться чем-то ещё, зная, что оно ждёт, спутанное и незаконченное.

– Прости, всё нормально, я потерплю, – скороговоркой выдаю я, а сестра фыркает.

– Идиотка.

– Заткнись, – Птичника рядом нет, можно не сдерживаться. Ольга меня не сдаст. Никто из нас не расскажет Хризе о небольших проявлениях ненормальности другого.

Расчёска снова начинает двигаться.

– Она сидит на полу? – спрашивает Ольга.

– Да.

– Он грязный.

– Она призрак, ей плевать.

Ольга всё равно не расслабляется. Она не расслабляется никогда. У неё уже морщины на переносице от вечно сведённых бровей, хотя, сколько ей, двадцать три? У всех нас есть такие следы, метки ненормальности. Морщины и красные пальцы Ольги, сбитые костяшки Ника, шрамы на всех местах тела Эды, куда она может дотянуться. Только у Кита и Принца, пожалуй, нет ничего, так что, говоря про всех, я погорячилась.

Мои следы спрятаны глубоко во мне.

Проходит немало времени, прежде чем Ольга откладывает расчёску. Мои короткие волосы теперь распутаны и идеально разделены на прямой пробор.

– Ты можешь встать, – говорит она.

Я поднимаюсь медленно, пытаясь размять затёкшие ноги. Держу голову идеально ровно, пока иду к двери.

Уже на пороге мы останавливаемся, и я спрашиваю Ольгу:

– Ты придёшь в общую?

– Когда уберусь. С тебя нападало волос.

– Эм, прости, – всё ещё держа голову ровно, я прикрываю за нами створку.

– И что теперь? Вскроешь себе вены? Ещё раз повесишься? Разобьёшь голову об стену? – она добавляет столько ехидства в голос, что мне хочется убить её, а не себя.

Жаль, но она уже.

– Всё, лишь бы ты отстала, – шиплю в ответ. Птичник может оказаться где-то поблизости.

– Ну и дура. Что ты будешь делать без меня?

– Не знаю. Жить нормально, – я резко оборачиваюсь, и теперь мы стоим лицом к лицу. Моё лицо. Наше.

Веко, прикрывающее её отсутствующий глаз, мелко дрожит.

– Я пытаюсь тебе помочь, – говорит она.

– Тогда, будь добра, исчезни, – снова шиплю я и отворачиваюсь.

Не чувствую, что она идёт за мной. Да, иногда сестра пропадает, пусть и ненадолго. Не знаю, что с ней случается. Растворяется в эфире, уходит в подсознание, или ещё что, но мне плевать. Хоть немного от неё отдохну.

В общей комнате Ник и Эда разгадывают кроссворд. Эда, очевидно, отошла от галлюцинаций. Или они не мешают ей вести себя как обычно, то есть: громко разговаривать, размахивать руками или смеяться по поводу или без.

Я замираю в дверях, глядя на них. Вокруг разбросаны книги, журналы и старые газеты. На свободном кресле свалены подушки – Ольга бы разложила их по цветам или размеру. Шторы задёрнуты, на широком подоконнике Кит оставил свои рисунки.

Ник первым замечает меня и машет мне рукой.

– Греческий бог, шесть букв, вторая «е»? – спрашивает он.

– Гермес, – отвечаю я.

– Подходит.

Отец постоянно требовал от меня быть нормальной.

Вести себя спокойно, как нормальная девочка.

Быть чистоплотной и аккуратной.

Помогать в магазине, как правильная дочь.

Мыть руки перед тем, как потрогать что-то со стеллажей.

Не бегать, чтобы ничего не уронить.

Никогда не бросать начатую работу на полпути.

Мыть руки, чтобы не оставлять грязных следов на витринах.

Держать идеальную осанку, как воспитанная девочка.