Хотя это с каждым годом тяготило все больше, но привычка к любимому делу, терпение, пришедшее с годами безразличие к карьерному росту, да и сносная зарплата не давали существенного основания к протесту.


К тому же он понимал, что критика в этих условиях хозяйствования практически приведет к скандалу и увольнению. Но когда начали вешать свои промахи, учить, наставлять, пугать сокращением…


Возмутило не отсутствие профессионализма, а беспардонная бестактность, наглость, грубость. Видимо, кому-то просто срочно понадобилась это место.


Имея все основания по законодательству задержаться на два месяца, Егор, не раздумывая, тут же написал заявление «По собственному желанию».


« Конечно, можно понять жену…  Но, нет-нет. Все правильно: нельзя себя так унижать» – мысленно повторял он про себя.


Время, проведенное здесь, нисколько не изменило его отношение к происшедшему, однако оно неумолимо двигалось вперед.


Теперь он понимал, что уже настал срок искать новое место.


Он имел несколько предложений и твердо решил завтра же


ехать в город для переговоров.



Утром, покормив собаку после короткой прогулки, он стал собираться в дорогу. Она сразу заметила его необычную строгую городскую одежду, в которой хорошо его помнила, и вышла из комнаты, грустно опустив глаза.


Понимая настроение хозяина, она не побежала, как обычно провожать к калитке, а легла на свое место, печально глядя в сторону.


-Ну-ну, я не надолго, – уходя, потрепал он ее по холке.



 День начинался прохладным туманом, предвещающим скорое тепло и яркое солнце.


Егор спортивным шагом быстро дошел до станции.


Тепло вагона электрички – шумное, шершавое, непредсказуемое сразу вдохнуло в него стремительность ритма жизни, отстранило от спокойных и глубоких мыслей временного затворничества.


Народу было много, но нашлось крайнее место на скамейке в глубине вагона.


Соседями Егора оказались солдаты, шумно обсуждавшие свои молодые проблемы. Вспоминая себя несколько десятков лет назад в такой же роли, он обратил внимание на какую-то зажатость их высказываний, не свойственную, как ему казалось, этому возрасту. Он помнил, что его в то время больше привлекали открытые и честные диалоги. А здесь чувствовалась внутренняя зависимость, и боязнь открыться перед товарищами.


Узость обсуждаемых тем еще больше подчеркивала замкнутость и некоторую ущербность взаимоотношений. Язык также был примитивным и изобиловал  ненормативной лексикой.


В каждом из парней сквозила неуверенность.


Новая форма не придавала доблести.  Скорее она подчеркивала безразличие и небрежное отношение к службе, символами которой всегда были молодцеватая выправка и опрятность. А истощенный вид многих делал их в глазах Егора похожими скорее на разочаровавшихся и уставших от жизни стариков.


На соседа они не обращали внимания, и он с интересом продолжал наблюдать.


Из разговора он понял, что ребята едут к своему приятелю, который демобилизовался раньше и живет в Подмосковье.


Егор машинально удалял специальными щипчиками складного перочинного ножа появившиеся на пальцах заусенцы. Швейцарский красный нож со множеством удобных приспособлений привлек их внимание.


Когда он уже собирался убрать его в карман, один из ребят вытащил из пакета купленную на вокзале пиццу и попросил:


– Дядь, помоги разрезать ее на пять частей.


Их было пятеро, сама же пицца  –  диаметром 15 сантиметров, не более.


Егор открыл самое широкое лезвие и осторожным движением направил его в еще теплую мякоть и ухмыльнулся:


– Легче разрезать на четыре или шесть частей. Может, одного кинем или, наоборот, будем иметь лишнюю, и потом разыграем?,– улыбнулся он.