Тогда дон Мигель скомандовал:

– Пали!

Залп сломил дух язычников, и они обратились в бегство, побросав обсидиановые копья, деревянные дубинки, луки, стрелы, кинжалы из вулканического стекла, мечи из железного дерева, пращи, дротики, палицы, боевые топоры, знамёна с изображением языческих богов, щиты, украшенные птичьими перьями, и копьеметалки. Выстрел из пушки сорвал листья с пальм. Спугнул стаю фламинго. Убил наповал десяток обезьян – они попадали с деревьев на землю. От грохота нашей пушки кокосы посыпались нам на головы и застучали по шлемам, а вдали с горы сошла лавина.

Пересчитав убитых и раненых, сделав перекличку и воздав хвалу Создателю за спасение от неминуемой гибели, мы двинулись дальше».

– Сильная сцена, – сказал я.

– Там, где они говорят с Великим Инкой? Да, она мне тоже нравится. Я пишу её уже второй месяц.

– Нет, там, где с индейцами дерутся, – уточнил я.

– А, ну это так, баловство. Я пытался передать ужас кровавой битвы, но при этом старался не погрешить против исторической и психологической правды.

– По-моему, получилось, – ответил я.

– Нужно доработать, – сказал Сеня довольно, зевнул и залез в палатку.

Я прочитал ещё несколько страниц. Отряд маршировал по неизведанной земле. Людей косили болезни. Сумасшедший капеллан на время пришёл в себя и беседовал с мудрым и храбрым доном Мигелем о своём визионерском опыте. Невидимый же рассказчик, всё время говоривший «мы», видел белые города и золотые пирамиды, что высились в джунглях, но никак не подпускали отряд к себе.

За чтением я уснул, и мне снились безобразно усатые испанцы в чёрных шляпах и кружевных воротниках и смуглые горбоносые индейцы. И ещё мне снился пернатый Кецалькоатль. Он дремал, словно кот, свернувшись на ветвях исполинской плакучей берёзы, крона которой терялась в облаках.

***

Утром мы добрались до шоссе. Мимо в сторону столицы проносились фуры. Вскоре мы поймали попутку и к полудню уже добрались до Ипатьева. В городе Сеня привёл нас на квартиру к приятелю. Мы долго жали на звонок и уже собрались уходить, как дверь вдруг резко открылась. Из квартиры выглянул толстый белобрысый очкарик. Он жевал бутерброд. Взгляд его был встревожен и глубок.

– Заходите. Родители на даче, – сказал он.

Как только мы вошли, парень перестал обращать на нас внимание: в столовой за столом он рисовал в тетрадке сложные формулы. Мы бросили на пол рюкзаки. Отдохнули. Попили чаю. Подремали: я – в кресле, а Сеня – на диване.

– Физик! – сказал с уважением Сеня, когда мы пошли гулять. – Мозги из ушей льются – такой умный парняга. Лето, а он задачки грызёт!

Полдня мы гуляли по Ипатьеву. Река здесь была шире, и сам город раскинулся на обоих её берегах. Туристы бродили по набережной, вокруг полуразрушенного кремля и по узким улицам с белыми церквушками.

Мы купили квас и пирожки. Посидели на набережной. Искупались. Снова гуляли по городу.

Я блаженствовал: стремительная смена событий и наше путешествие, незнакомый город и жаркое лето – всё мне говорило о том, как свободен человек, и о том, что нет для нас никаких границ, ни внутри, ни снаружи, и можно идти куда угодно – именно так, по-юношески наивно и смело я размышлял тогда.

Вечером, когда стемнело, мы вернулись к физику за рюкзаками.

– Оставайтесь, – сказал он. – Родители будут завтра вечером.

Мы отказались и отправились пешком на вокзал. Я уже предвкушал, как мы поедем на ночной электричке домой: за окнами в темноте пролетают редкие огни, и Арсений рассказывает новые истории, можно грезить, можно дремать, можно думать о чём угодно. Это стало бы хорошим завершением нашего похода.