всех роз твоих… Но бог с тобою.
Не ведал я, что говорю, —
уже рукою обрученной,
и головою обреченной
она склонилась к алтарю.
И не было на них суда —
на две руки, летящих мимо…
О, как я молод был тогда.
Как стар теперь. Я шел средь дыма,
Вкруг дома твоего плутал,
во всякой сомневался вере.
Сто лет прошло. И, как платан,
стою теперь. Кто знает, Мэри,
зачем мне показалось вдруг,
что нищий я? – И в эту осень
я обезумел – перстни с рук
я поснимал и кинул оземь?
Зачем «Могильщика» я пел?
Зачем средь луж огромных плавал?
И холод бедственный терпел,
и «Я и ночь» читал и плакал?
А дождик лил всю ночь и лил
все утро, и во мгле опасной
все плакал я, как старый Лир,
как бедный Лир,
как Лир прекрасный.

Галактион, его бессмертие очевидно. Просто оно в жизни его народа, в жизни его города. И хоть он там имел какие-то почести, но, конечно, больше несчастий; он любил простых людей; он любил всякие, мы бы сказали, забегаловки… и люди его любили. И однажды меня попросили прочесть его переводы, а там сидели такие его почитатели. Я тоже любила эти – не ресторации, а простые места, где живые люди нормально сидят, нормально выпивают, нормально едят, их в Тбилиси называли «дыркáми». Там за столом, уставленным бутылками, я стала читать стихи. Эти посетители «дыркá» спросили: «Что, что она читает?» А им сказали: «Она читает Галактиона по-русски». И они встали, эти люди. Только за имя, не за мой перевод, а в честь имени Галактиона, встали посетители этой забегаловки.

Ну, мне не хочется сейчас говорить о его смерти, он умер по собственной воле. Но это было связано с Пастернаком. Он покончил жизнь самоубийством. Был в больнице, к нему приходили, чтобы он подписал письмо с проклятиями какими-то Пастернаку. В первый раз пришли, он прочел. Сказал: «Ну, плохо, вы еще усовершенствуйте это и приходите, может, я подпишу». Они усовершенствовали, но он ничего не подписал. Они еще: «Ну подпиши…» Но грузины не отреклись от Пастернака, когда он подлежал всеобщей травле, что и стало причиной его болезни скоротечной и смерти. А Галактион ничего не подписал, но умер сам.

ЮР Поэзия очень локальна, правда ведь, она принадлежит одному языку? Тем не менее существует ли глобальная поэзия?

БА Я не сомневаюсь, что существует. Мы о великих поэтах сейчас говорим?

ЮР Да, о великих.

БА Поэт, где бы он ни родился – поэт! В Германии, в Италии, в Англии. Никто не забыл своих гениев.

Как воспринимают жизнь и смерть Пушкина русские?! Они сначала ужасно печалятся в день его смерти. Я это столько раз видела: и на Мойке люди стоят 10 февраля по новому стилю. Плачут. Они переживают смерть Пушкина, ездят на Черную речку. Но потом они начинают ждать день его рождения, по новому стилю 6 июня. И вот 6 июня все радуются, и я вместе с ними. А 10 февраля, сколько раз я ездила – всегда двор, не все могут попасть внутрь дома… Все не могут уместиться и во дворе стоят. Однажды нас с Булатом сняли там, Динара Асанова9 сняла, и вот там видно, как люди плачут. Фильм был художественный, но это кадр документальный. И поэтому Пушкина всегда так ревновали, и великие поэты ревновали.

ЮР Да. А женщины особенно.

БА И Анна Андреевна Ахматова, какая-то ревность была. У всех это было. И у Марины Ивановны Цветаевой. Вот. У меня этой ревности не было. Во-первых, я себя никак не соотношу ни с кем. Но недавно я задумалась, что значат слова Пушкина: «Отелло не ревнив, он доверчив». И я вдруг это соотнесла с собственной жизнью Пушкина. Ведь дело в том, что он не от ревности погиб. Не от ревности. И не от доверчивости. Нет.

Он совершенно верил в Наталью Николаевну, а слухи его терзали. Из-за того, что он умер, погиб, защищая честь свою и честь своей прекрасной жены, я никогда не интересуюсь всякими наветами или исследованиями, которые так или иначе задевают Наталью Николаевну. Потому что при Пушкине нельзя.