А мне, признаюсь, пришлось недавно покраснеть.

Как-то на большой перемене я случайно встретился с директором школы Виктором Васильевичем. Я поздоровался с ним и хотел пройти мимо, но он меня остановил.

– Тёзка, – сказал он. – А я у тебя в долгу.

– За что? – удивился я.

– Как – за что? А кто вытащил своих товарищей из кучи двоек по моей просьбе?

Я очень смутился. Так хотелось рассказать ему всю правду. Но я знал, что он поднимет меня на смех и велит выбросить из головы эту «дурь» – сказку о Стране невыученных уроков…

– Ничего не может быть хуже, чем похвала за незаслуженные поступки.

Дни шли за днями. Дома всё было по-прежнему. Я больше не слышал упрёков от папы, что у меня слабая воля и нет никакого характера. Наоборот, папа часто вечерами играл со мной в шахматы и просил рассказать, что и по каким предметам мы проходим, и, выслушав меня, весело говорил: «Молодец! Я был таким же в твоём возрасте. Ты весь в меня!»

Мама тоже больше не говорила: «Витя – горе ты моё!» Слова, которые я терпеть не мог! А как часто я их слышал, когда учился в третьем и четвёртом классе!

Хорошо было у нас дома. Вечерами мама часто играла на пианино, после того как мы с папой сражались с переменным успехом за шахматной доской. После обеда я гулял с Рексом, а вернувшись с прогулки, садился за уроки. Я пытался научить Жако говорить, но безуспешно. Но я всё равно очень любил его. Он тоже радовался мне. Всегда садился на плечо, клювом осторожно трогал моё ухо и что-то лепетал по-птичьи. Изредка я просыпался ночью, подслушивал разговоры своих друзей, но засыпал, почти всегда забывая, о чём у них шла речь. Я себе представляю, что сделали бы мои родители, если бы я раскрыл им эту тайну. Во-первых, они бы мне не поверили, во-вторых, пристроили бы куда-нибудь Кузю, Рекса и Жако и, в-третьих, показали бы меня детскому психиатру. Нет уж, лучше я буду хранить свою тайну.

Уроки мы почти всегда готовили втроём. Я, Женя и Люська. Это было гораздо веселее и интереснее, чем заниматься одному. Женя очень изменился, и это все заметили. Прежде всего он запретил своей бабушке провожать его в школу из дома и из школы домой; в его дневнике поселились и четвёрки, и даже пятёрки. Люська тоже отказалась от привычки поручать своей бабушке решение задач. Справлялась сама. Катя, увлечённая изучением нотной грамоты, уроками пения, спевками в детском хоре, разучиванием песен, сильно отстала от нашей троицы. Случалось, что она списывала у Жени. Они как бы поменялись ролями. Но, как выяснилось впоследствии, это ей мало помогало, и количество двоек в её дневнике всё увеличивалось.

И вот однажды к нам на урок английского языка, который вела новая учительница, пришёл директор школы.

Анна Петровна была заметно смущена его присутствием. Потом взяла себя в руки и хорошо провела урок. На её счастье, она не вызвала Катьку. Та бы наверняка испортила дебют молодой учительницы. Приятно было и то, что Женя отлично ответил на её вопросы по-английски.

Это был последний урок, и после звонка мы стали расходиться по домам. Я уже вышел в коридор, когда директор остановил меня и сказал: «Загляни ко мне в кабинет минут через пять».

С тяжёлым сердцем я «заглянул» к нему в кабинет.

– Ты догадываешься, зачем я тебя пригласил? – спросил Виктор Васильевич.

– Нет. Вроде я ничем не провинился. Плохих отметок в моём дневнике тоже нет.

– Садись! – приказал директор, не обратив внимания на мои слова.

Я сел, он молча протянул мне школьный дневник.

Я недоумевал. Дневник? Но мой дневник лежал у меня в ранце.

– Прочти, – сказал директор, видя, что я ничего не понимаю. – На обложке прочти, – посоветовал директор.