Груня тотчас доложила, что обед готов и еще то, что Никита Сергеевич не далее как пару часов назад звонил по новомодному приобретению, аппарату господина Белла, который был куплен перед Рождеством и, как подозревала сама Катенька, именно затем, чтобы можно было в любой момент связаться и узнать, чем она занимается. Так вот, Никита Сергеевич звонил и сообщил, что задержится в Английском клубе, членами которого они с Авериным, закадычным его другом, стали совсем недавно.

– Спасибо, – улыбнулась Катенька в ответ. – Ты ему сказала, что я у Анны Антоновны?

– Конечно же, Катерина Дмитриевна, – послушно кивнула хорошенькой белокурой головкой Груни. – Никита Сергеевич ничего не сказали по этому поводу. Только, кажется, выругались, – тише добавила она.

– И это никого не удивляет, – со вздохом откликнулась Катенька. – Что ж, подавайте обед. Я проголодалась.

Горничная еще раз кивнула и удалилась, а Катя прошла в столовую и уселась за стол. Никиту нечего ждать раньше одиннадцати, подумала она. Говорить ему, конечно же, ничего не следует, а то он опять разозлиться не на шутку и, чего доброго, опять все обернется ссорой. Но в то время, как Катерина Дмитриевна решила для себя упрямо молчать о новом расследовании, ее супруг решил кое-что другое.

Английский клуб, считавшийся в Москве старейшим, занимал единственный уцелевший на Тверской после пожара 181 года дворец. Выстроено это великолепное здание было лет сто с лишним назад поэтом Херасковым, при Екатерине в нем происходили тайные заседания масонов, а после их ареста в конце восемнадцатого столетия дворец перешел во владение графа Разумовского, который распорядился пристроить ко дворцу два боковых крыла. Роскошное здание с обилием залов с мраморными колоннами, где с тех пор собирался цвет московского, да и вообще всего российского общества, с 1831 года принадлежало Английскому клубу, который в свое время посещали и Пушкин, и Грибоедов, и граф Толстой, да и многие другие видные и знаменитые люди. После Разумовских зданием владел Шаблыкин, большой гурман и умелец устраивать замечательные обеды и ужины по средам и субботам.

Розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепниной на фасаде и гербом Разумовских, с каменными львами у ворот, с неизменной толчеей разнообразнейших колясок и экипажей, кучера которых поджидали своих хозяев порой до самого утра, каждый вечер гостеприимно принимал своих «членов».

Карозин, которому наведаться туда нынче предложил старый университетский товарищ и близкий друг, а с некоторых пор и родственник – Виктор Семенович Аверин, заехавший к нему на кафедру, вышел из аверинского экипажа вслед за другом.

– Вот так, Никита, – добродушно промолвил Виктор Семенович, – Татьяна моя ни за что не хочет пропустить коронацию, потому завтра и прибывает. Вместе с Николенькой, разумеется, ну и со всеми няньками да мамками. И хотя я этому безумно рад, но вот обилие деревенских нянюшек, а их будет не меньше четырех, вот увидишь, – как бы в скобках заметил он, – меня буквально убивает.

Виктор Семенович театрально вздохнул, взял друга под руку и повел к дверям.

– Только вот наш с тобою тесть не приедет. Хворает Дмитрий Аркадьевич, – вздохнул Аверин. – Возраст, что поделать. Да вот только мне отчего-то жаль. Славный он у нас старикан.

– Славный, – искренне подтвердил Карозин, поднимаясь по ступеням на крыльцо. – Действительно жаль, что он не приедет. Я бы повидался с ним. А до лета, как думаешь?.. – Никита Сергеевич не договорил, но взглянул на Аверина так, что тот понял его вопрос.

– А кто же это знает, Никита, – снова вздохнул Виктор Семенович.