Когда мой дом, моя крепость внезапно превратилась в жалкую ночлежку, годную разве что на то, чтобы хранить под замком мой нехитрый скарб и служить кратковременным пристанищем на время короткого и беспокойного сна? По правде сказать, и спал я в последнее время чрезвычайно мало, выматывая себя до того, что стоило занять горизонтальное положение, как сон набрасывался на уставший организм, точно изголодавшиеся гиены на падаль. Я не высыпался, и большую часть дня ходил, больше похожий на смертную тень, чем на живое существо. Но это была умеренная плата за отсутствие сновидений, терзающих почище самого страшного недосыпа. Снилось мне многое: от психоделических трипов – до совершеннейших кошмаров, от которых просыпаются с криком, объединяло эти сны только гнетущие чувства поутру, и неважно, припоминало ли подсознание давние грехи и ошибки или же показывало лучшую жизнь, которая, подобно песку, утекла сквозь пальцы.

Я откинул голову, немного поёрзал, пытаясь устроиться поудобнее на этом прокрустовом ложе, продавленном, жёстком и скрипящем при каждом моём движении. По телу начало разливаться такое приятное, умиротворяющее тепло, я невольно расслабился и прикрыл глаза, пообещав, что это всего лишь на пару минуточек. Настойчивое жужжание телефона разбудило меня как раз в момент погружения в вязкую дремоту, где, балансируя на грани сна, точно канатоходец под куполом цирка, начинаешь утрачивать связь с реальностью. Тут-то в голове и всплыло, что я так и не позвонил диспетчерам, не выпросил новое имя. Встрепенулся, усилием воли отогнал остатки сонливой расслабленности и открыл новое сообщение.

«19:34. Светлана и Евгения Юдины. Перекрёсток Рокоссовского и Ковалёвой. ДТП»

Итого в запасе у меня пятнадцать минут. До обозначенного места и рукой подать, но перчатки придётся надеть заранее. И пусть наутро я прокляну всё, буду мучиться мигренью и желать скорейшей смерти, съем пачку разнокалиберных таблеток и выпью несколько литров жидкости, пытаясь как-то умастить выжженную пустыню в глотке. Последнее время эти последствия стали ощущаться куда сильнее, что заставило меня переосмыслить предостережения Саши, что эта работа выпивает досуха…

Дождь тем временем стих. Вечернюю тишину нарушало лишь тихое журчание потоков дождевой воды, десятками ручейков, бороздящих асфальт. Где-то вдалеке шумели одиночные автомобили, понемногу на улицы выбирался осмелевший народ. Яркий свет десятков фонарей, тысячей огоньков играющий на поверхности воды, слепил меня, и с каждой минутой усиливалась ломота в висках. Голоса же и перешёптывания всё нарастали, они оттесняли мои мысли и разносились эхом в голове. Громче всех раздавался визг тормозов и детский пронзительный крик, плач и противный хруст костей. Я изо всех сил гнал прочь нехорошее предчувствие, вот только безрезультатно. Отчаянно хотелось единым махом сдёрнуть перчатки, хватить их о землю и уйти прочь.

 Из ближайшего двора на перекрёсток вышли двое: женщина в пальто горчичного цвета и держащая её за руку девочка с соломенными волосами, лет десяти. Девочка несла объёмистую сумку, видимо, возвращаются от репетитора или какого-то кружка или секции.

– Мама, знаешь, у меня сегодня не очень выходит рисовать, краски почему-то смазываются и кажутся какими-то мрачными. Даже Марина Николаевна сделала замечание, говорит, я сильно пачкаю и чересчур много чёрного.

– Не волнуйся, дочка, у тебя очень хорошо получается. Мне вот всегда нравится, как ты рисуешь. Просто нужно больше практики, и у тебя всё получится!

– Обещаешь?

– Конечно! Хочешь, зайдём, купим большой торт-мороженое?