В старших классах произошло много важных событий. Отец почти не выходил из запоя, напрочь потерял человеческий облик и работу. Однажды под крещенские морозы он упал в сугроб, отключился и умер. Его случайно засыпала грязно-серой кашей снегоуборочная машина. Мать кидалась на окна, папашу объявили в розыск, а нашли только через неделю с наступлением оттепели, когда местные пьянчуги разгребли снежную кашу, искав пустые бутылки.

«Наконец-то, – подумал с облегчением Игорь. – Дожили!».

Мать полгода оплакивала покойного, срываясь на сыне, чуть ли не обвиняя в кончине мужа, а когда Игорь получал двойки или попадал в скверные ситуации, убеждала, что он обязательно станет как отец, сопьется и закончит жизнь так же бездарно как покойный алкаш. Игорь пытался не верить мамкиным воплям, мечтая о светлом будущем, но оптимизм неуклонно падал, заставляя терять интерес к учебе и баловаться пивом со шпаной на скамейках.

После смерти отца атмосфера в доме заметно улучшилась: никто не лез в душу и не угрожал расправой, можно спокойно смотреть футбол, криминальные сериалы и играть допоздна в приставку. Боясь за будущее сына, мать упорно натаскивала его к поступлению в институт, оплачивая репетиторов и пугая армией. Игорь ленился, сопротивлялся, но страх оказаться в казарме подталкивал к зубрежке и дисциплине. В выпускном классе Игорь окончательно взялся за ум, понимая, что в сентябре исполнится восемнадцать, и придет повестка в военкомат, поэтому нужно позарез стать студентом. Мать пугала армейским бытом и шальными пулями, а демобилизовавшийся брат Федька наплел жутких историй о злодеяниях дедов и офицеров.

«И не вздумай туда переться, ослиная башка! – поучал Федька. – Посмотри на меня, что со мной стало? Все мозги отбили. По ночам на табуретке стоял кукарекал, а когда срывался и падал, меня дубасили по лодыжкам прикладом, а на голову надевали ведро из сортира и тарабанили сверху щетками. У меня и до призыва лишних извилин не было, а теперь я совсем конченый. Думаешь, я не издевался над молодняком? Еще как! Тоже мстил за унижения и побои. Представь, когда тебя заставляют сесть на голый зад у толчка, и на тебя мочится старшина, а ты сидишь и повторяешь: лей дождик, не жалей! Что будет с нервами? Трындец! Не скрою, повезло, что выжил, но теперь я не нормальный пацан, а шакал, понял? Я моральный инвалид, тоже людей калечил. Учись, братец, не ленись! На тебя вся надежда. И смотри, чтобы после шараги не забрали. Пиджаков там вообще не жалуют, а я пока осмотрюсь, подлечусь. Меня девка бросила. Не дождалась, сука! Так вот я сейчас ей и хахалю дурь выбью. Злости вагон, девать некуда!»

Так брат и сделал, но не рассчитал силы и сгоряча убил парня, получив нехилый срок, освободившись досрочно за примерное поведение по амнистии. Закалка и выправка в тюрьме пригодились. Только в отчий дом уже не вернулся. Связался с какой-то приезжей бабой и отправился колымить на север. Там и сидит по сей день и писем не пишет.

Вскоре соседский разгильдяй из подъезда напротив научил верному способу откосить.

«Не парься, чувачок, и слушай меня без мазы, – болтал Пашка Малкин по прозвищу Паленый. – Я не против службы, готов родину защищать и хотел податься в десантуру, но врачи загнобили. Раньше я очень ранимый был, и когда одна прошмандовка мне отказала, напился палевой водицы и резанул вены пирочинным ножичком. Кровь пошла шальная как «монастырская изба», а я довольный сижу и умываюсь ею, раскрашиваю себя как индеец. Понял, не?! Тетка пришла, а я натюрморты разрисовываю на лбу, а подо мной лужа. Тут я испугался и обмочился в штаны, короче, вонь и кровь, кровь и вонь. Во картина?! Понял, не? Тетка без понтов звонит ноль три – меня пакуют в психбригаду. Я хвать тряпки, перевязался и бежать. Короче, так и не поймали. Я что, дебил в дурке сидеть?! Мне служить, с парашютом прыгать. Но не вышло, Игорек! Не пропустили, суки! И тебе советую, коли отмазаться надумал – порежь себя малясь. Не обязательно вену – не рискуй, нарежь узор на предплечьях. На левой и правой для порядка. И дуй на комиссию. Понял, не?!»