– Ну хотите, я сам! – истошно закричал Ловьяди.

– Сам? – переспросил я и, не церемонясь в средствах, тут же стал снова расстегивать брюки.

– Сам проведу Ваш урок, господи Версо, – с огромным трудом закончил свою мысль директор.

«Выкрутился», – с сожалением констатировал я.

– Спасибо, что напомнили мне о моей миссии, – тон мой был суров и непреклонен. – Теперь ничто меня не остановит в желании отдать свой долг обществу.

– Но нельзя же так сразу, – Ловьяди, пританцовывая, закружил вокруг меня юлой. – Сначала завтракать, непременно завтракать…

Как лакей, всегда и во всём желающий угождать хозяину, всем своим уничижением он как бы извинялся за прежнюю нерасторопность:

– У нас в школьной столовой отличный итальянский кофе, затем в бассейн, спа-процедуры, перед уроком Вы должны как следует расслабиться, господин Версо.

– Расслабиться!? – зло переспросил я.

– Я не об этом, – торопливо прикрыв рот ладонью, спохватился мой камердинер и одновременно директор, по ходу пьесы объединившиеся в одно лицо, – в таком возбуждённом состоянии руководство школы не имеет права допускать преподавателя к выполнению его непосредственных обязанностей.

– У меня отличное состояние, – официально уведомил я начальство, – инфекционных заболеваний нет. Вот справка.

Я достал из внутреннего кармана пиджака, с которым благодаря «заботам слуги» никак не мог отождествиться, какую-то бумажку и сунул её суть под нос директору.

– Если сомневаетесь, вот, можете у неё спросить. – И я ткнул перстом в лучезарный лик Марии. Затем резко дёрнул дверную ручку и вытолкнул Великого Обломиста в обшарпанный коридор. – А теперь сделайте милость, господин Ловьяди, немедленно проводите меня в класс.

      По дороге на урок он мне чуть ли не руки целовал, так испугался моих ответных действий. От его поцелуев у меня пересохло в горле и пришлось всё-таки уступить уговорам, чтоб заглянуть «на минутку» в столовую. Там нас действительно ожидал завтрак, но кормили так, как будто это был королевский пир эпохи просвещённого абсолютизма. Потом был бассейн, переоборудованный в общественные бани времён расцвета Римской Империи, где мы вообще задержались до самого вечера в компании одного оратора, чей бюст был точной копией Цицерона.

Они наперебой с Ловьяди заговаривали мне зубы, лишь бы я не опомнился и немедленно не приступил к выполнению обещанного предназначения.

– Вот Вы говорите Империя, а что лежит в основе Империи? – вопросы вонзались в мою плоть пчелиными жалами в тот самый момент, когда телу моему надлежало вообще-то закусывать и желательно хлебом. – А? Отвечайте, историк.

– Жажда обогащения, вероятно, – явно невпопад сорил я словами, так что оба моих собеседника лишь снисходительно улыбались.

– Что за мелкобуржуазный подход, молодой человек?! – воскликнул Цицерон. – Амбиции! Вам знакомо такое слово?

– В общем-то, да, – приступил я к вынужденной капитуляции после очередного бокала.

– Империя живёт только тогда, когда имеет амбиции, – заверял меня непримиримый сторонник республиканской формы правления. – Вы можете отнять у человека всё, но подарите ему амбиции, оставьте ему веру в то, что этот червь именно тот, кто вершит судьбу мира. По сравнению с судьбами мира чем ему покажется его собственная никчёмная и никому не нужная жизнь? Этот ползучий гад с радостью отдаст её на великое дело. Убедите его в том, что только он обладает исключительным знанием, достойным распространения по всему миру. И эта тварь без тени сомнения пойдёт туда, куда скажут.

Представьте себе, господин Версо, как миллионы преподавателей отправляются в путь, сначала с крестом и словом, но быстро осознают, что дорога их свернула в бесконечность. Тогда им на смену отправляются более совершенные учителя. Их слова, может быть, и грубы, зато невероятно точны, их жесты смертельны, зато мгновенно усваиваются головным мозгом.