– И к чему это напоминание? – спросил стармех.

– А к тому, – ответил помполит, пряча шпаргалку, – что качества, перечисленные вначале, качества, я бы сказал, основополагающие, руководящие качества трудно вложить в человека, когда старпом, дорогой наш Иван Федорович, на каждом шагу дискредитирует и Степана Петровича, и меня, представителей партии и руководства отряда, в глазах наших воспитанников. Я не раз говорил об этом, но теперь говорю в последний раз, а в следующий буду писать докладную в партком. Пусть Иван Федорович выскажется по этому поводу.

Он сел, а глаза присутствующих уперлись в стол.

– Что касается вас и Зозули, то своей дискредитацией вы обязаны только себе, – отрезал Старцев, который всегда лез на рожон. – Вы – пустопорожней болтовней о высоких моральных ценностях, а Зозуля… Взять хотя бы вчерашний случай – из рук вон! На глазах курсантов! Сбросить нагрудник, находясь в шлюпке, – вопиющее нарушение техники безопасности, сбросить, не умея плавать!

– В санпаспорте Зозули стоит штампик «Плавать умеет. Годен», – меланхолично заметил доктор. – Как и у вас, товарищ первый помощник капитана.

Штурмана захохотали, радист ухмыльнулся.

– Знаем, как это делается! – рявкнул старпом. – И это чуть не стоило Зозуле жизни!

– О Зозуле можно говорить только в глаза, а не за глаза, – вмешался капитан. – А вам, Сидор Юрьевич, – сказал, обращаясь к парторгу, – скажу, что наши задачи проще. Мы не готовим ни «преданных людей», ни «знающих в совершенстве современную технику». Наша задача – познакомить мальчишек с морем, с азами морского дела, достаточными для получения свидетельства матроса второго класса. Всё остальное – в компетенции учебного заведения. Однако, товарищи моряки, должен вам с прискорбием сообщить, что после окончания рейса наша баркентина будет передана Общепиту и превращена в ресторан. Только что получена радиограмма от командира отряда, подтверждающая, что им принято окончательное и бесповоротное решение. Наша дискуссия теряет смысл, и я закрываю собрание.

– А помог Черноскулу утвердиться в этом решении господин Зозуля, – подсказал старпом. – И зачем мы не дали утонуть этому обормоту?!

– Дело не в нем и не в Черноскуле, – сказал капитан. – Давит база, которой не нужны парусники. Уже заказаны в Николаеве два больших учебно-производственных судна, которые будут и учить, и зарабатывать деньги. Мы для базы – нахлебники.

А за иллюминаторами шумно заплескивала Балтика, равнодушная к заботам людей, а потому поддакивающая и тем, и этим.

– Таким, друзья мои, был «исторический материализм» применительно к отдельно взятому мореплавателю, – закончил рассказ Константин.

– И ко всем прочим, мыслящим не исторически, – заметил Генка-матрос. – А теперь пребываете на пепелище?

– Неужели заметно? – улыбнулся Константин.

– Читается между строк. Я, Константин-тиныч, снимаю шапку перед вашим прошлым. Но картина эта мне знакома до пошлости. Признаюсь вам, наконец, что выперли меня из универа за вирши, которые наш маленький «зозульчик» передал в ректорат. И ладно еще, что выперли, а не препроводили их по инстанциям.

– А ты, Генка, прочти их Константинычу, – предложил Проня. – Пусть оценит.

– Действительно, – кивнул Константин. – В обмен на мою откровенность.

– Ну, что ж… Слушайте, товарищи потомки, агитатора, поэта, главаря!

Это – судьба. Простая. Наша судьба – иная,

Но странно видеть в них сходство коров и советских людей.